Клэр отказывалась говорить с матерью. Она даже не смотрела на свою любимую Аму. Она зажмурилась так крепко, что под веками горели солнечные пятнышки. Если она отпустит поводья, если потерпит неудачу, дух лошади станет бродить в тоске, ужасе и боли. И это будет ее вина. Это она во всем виновата. Она держала бы поводья вечно, но услышала голос Эльв.

— Nom brava gig.

«Моя отважная сестра».

Арнелльский успокоил Клэр. Напомнил о птичьем щебете и домашней спальне, обо всем безопасном, уютном и надежном. Эльв никогда и ничего не боялась. Она не шла на компромиссы, она была упряма и прекрасна. Клэр никем не восхищалась сильнее, чем сестрой.

Работники «скорой» уговаривали Клэр отпустить вожжи.

— Иди в машину, — велела Анни старшей дочери.

Сегодня весь мир вывернулся наизнанку.

— Har lest levee, — сказала Эльв сестре.

«Можешь отпустить».

Клэр открыла глаза. Какое облегчение — наконец выронить вожжи. Мать размотала их, и фельдшеры поспешно отнесли Клэр в «скорую». Девочка ощутила мучительную боль в руках. Ужасная боль все усиливалась. Руки горели, будто в кости засунули зажженные спички. Клэр хотела, чтобы в «скорой» с ней была не мать, а Эльв. Она звала сестру, но фельдшеры не хотели брать в машину никого младше восемнадцати. Клэр закричала, и птицы слетели с деревьев, а бабочки белой завесой вспорхнули с травы.

К туфлям Эльв, вымазанным кровью, прилипли травинки.

— Я нужна ей, — заявила она матери. — Говори что хочешь. Я все равно поеду.

Эльв забралась в «скорую», пока Анни умоляла фельдшеров сделать исключение для дочери. Она пристроилась на скамейке рядом с Клэр. Мег и бабушка подошли к машине попрощаться, но сквозь дверцу ничего не было видно. Эльв наклонилась.

— Se brina lorna, — прошептала она.

Клэр не понимала, что происходит. У нее кружилась голова, перед глазами все плыло. Мать тоже села в машину, повторяя, что все будет хорошо. Водитель включил сирену, так громко, что ничего больше не было слышно. Но Клэр разобрала слова сестры.

«Мы спасли ее».

ПРОЧЬ

Ведьма явилась в деревню в полдень. Она поселилась в доме на главной улице, разожгла очаг, поставила котел на огонь.

Наутро начался голод. Днем дороги заполонили лягушки. В обед сверкнула молния. Ранним вечером птицы попадали с деревьев.

Меня послали к ней, потому что я была никем, простой уборщицей.

Я шла и собирала лягушек в кувшин. Отломила несколько обуглившихся веточек с дерева, в которое ударила молния, и связала платком. Подняла птичьи косточки и положила в карман.

У колодца я остановилась и взглянула на черную воду, но не увидела себя. Только восходящую луну.

Стояла ночь, и улицы были пустынными. Люди заперли двери.

— Что ты мне принесла? — спросила ведьма.

Я протянула ей лягушек, головешки, птичьи косточки. Она сварила суп и предложила мне попробоватъ. Люди по всей округе голодали. Мои бедные сестры превратились в кожу да кости. Я села обедать. Когда ведьма собралась уходить, я уже стояла у двери.

На лечение требовалось время, по меньшей мере восемь — десять недель. Клэр пришлось сделать сложную операцию. Ей вставили металлический стержень в левое плечо, скрепили штифтами раздробленный локоть. Надели две тяжелые шины от запястий до самых плеч. Клэр не жаловалась. Она поступила так, как должно, и теперь носила знаки своей отваги. Она молчала, когда ее кормили с ложечки и переворачивали за нее страницы книги. Она даже душ не могла принять, не завернувшись прежде в полиэтилен. Единственное, что она могла делать, — смотреть в окно на Найтингейл-лейн. Если бы пострадала Эльв, она бы не позволила себя сломить и прогнала бы боль.