Любезной важности полна,

Другая молча дует губы…

Невыносимо душен жар;

Смычки визжат, и воют трубы —

И пляшет двадцать восемь пар.

XX

Какое пестрое собранье

Помещичьих одежд и лиц!

Но я намерен описанье

Начать — как следует — с девиц.

Вот — чисто русская красотка,

Одета плохо, тяжела

И неловка, но весела,

Добра, болтлива, как трещотка,

И пляшет, пляшет от души.

За ней — «созревшая в тиши

Деревни» — длинная, худая

Стоит Коринна молодая…

Ее печально-страстный взор

То вдруг погаснет, то заблещет…

Она вздыхает, скажет вздор

И вся «глубоко» затрепещет.

XXI

Не заговаривал никто

С Коринной… сам ее родитель

Боялся дочки… Но зато

Чудак застенчивый, учитель

Уездный, бледный человек,

Ее преследовал стихами

И предлагал ей со слезами

«Всего себя… на целый век…»

Клялся, что любит беспорочно,

Но пел и плакал он заочно,

И говорил ей сей Парис

В посланьях: «ты» — на деле «вы-с».

О жалкий, слабый род! О время

Полупорывов, долгих дум

И робких дел! О век! о племя

Без веры в собственный свой ум!

XXII

О!!!.. Но — богиня песнопений,

О муза! — публика моя

Терпеть не может рассуждений…

К рассказу возвращаюсь я.

Отдельно каждую девицу

Вам описать — не моему

Дано перу… а потому

Вообразите вереницу

Широких лиц, больших носов,

Улыбок томных, башмаков

Козлиных, лент и платьев белых,

Турбанов, перьев, плеч дебелых,

Зеленых, серых, карих глаз,

Румяных губ и… и так дале —

Заставьте барынь кушать квас —

И знайте: вы на русском бале.

XXIII

Но вот — среди толпы густой

Мелькает быстро перед вами

ребенок робкий и немой

С большими грустными глазами.

Ребенок… Ей пятнадцать лет.

Но за собой она невольно

Влечет вас… за нее вам больно

И страшно… Бледный, томный цвет

Лица — печальный след сомнений

Тревожных, ранних размышлений,

Тоски, неопытных страстей,

И взгляд внимательный — всё в ней

Вам говорит о самовластной

Душе… Ребенок бедный мой!

Ты будешь женщиной несчастной…

Но я не плачу над тобой…

XXIV

О нет! пускай твои желанья,

Твои стыдливые мечты

В суровом холоде страданья

Погибнут… не погибнешь ты.

Без одобренья, без участья,

Среди невежд осуждена

Ты долго жить…но ты сильна,

А сильному не нужно счастья.

О нем не думай… но судьбе

Не покоряйся; знай: в борьбе

С людьми таится наслажденье

Неистощимое — презренье.

Как яд целительный, оно

И жжет и заживляет рану

Души… Но мне пора давно

Вернуться к моему «роману».

XXV

Вот перед вами в вырезном

Зеленом фраке — шут нахальный,

Болтун и некогда «бель-ом»[9],

Стоит законодатель бальный.

Он ездит только в «высший свет».

А вот — неистово развязный,

Довольно злой, довольно грязный

Остряк; вот парень средних лет,

В венгерке, в галстуке широком,

Глаза навыкат, ходит боком,

Хрипит и красен, как пион.