Выйдя из зала, они зашли в ресторан и поужинали. Сандра постепенно остывала от лихорадочного возбуждения, ее оживленный щебет сменился заметной вялостью и сонливостью.

В гостиничном номере девочка поторопилась переодеться, чтобы поскорее забраться в постель. Но все же она не забыла попрощаться с Эвелин, а отца крепко обняла за шею и забормотала бессвязные слова благодарности, целуя его в щеки и радостно смеясь. Когда Томас Айвор все-таки отправил ее спать, Сандра перед уходом произнесла маленькую речь:

— Я знаю, как много ты, папа, делаешь для меня. Я этого никогда не забуду. Ты будешь гордиться мной, я обещаю!

— Я верю, — серьезно ответил Томас Айвор. — Ты пригласишь меня на свой первый концерт в Карнеги Холл, и я принесу тебе самый красивый букет цветов.

Сандра засмеялась, вытерев ладошкой непрошенные слезы.

— А теперь спать! — приказал Томас Айвор — Бегом в постель, и до утра — ни одного слова! Завтра рано вставать, завтрак я уже заказал.

Дверь в спальню закрылась, но Томас остался стоять в задумчивости посреди комнаты, опустив голову.

— Я знаю, что прошлое нельзя ни вернуть, ни изменить, но как я жалею о том, что прошло мимо меня! — хрипло заговорил он. — Я ненавижу себя за беззаботность, из-за которой я не видел ее первых шагов, ее лица, когда она только начинала учиться музыке… И теперь другой человек, которого она, очевидно, любит, раз называет папой, — ее каждодневный отец, занимает важное место в ее жизни…

— Не вините себя, — возразила ему Эвелин. — Каждый из нас делает ошибки, особенно в юности.

— Все? — Томас Айвор поднял голову. — Вы тоже делали непростительные ошибки в юности? — Это было сказано с такой болью, что Эвелин поспешила открыться ему.

— Я вступила в связь с мужчиной, считая, что он любит меня по-настоящему. Но я ему быстро наскучила, как в постели, так и во всех других отношениях. Его интерес ко мне остыл, и он предпочел более жизнерадостную и яркую Глорию…

— А! — Томас Айвор так резко повернулся к ней, что Эвелин вздрогнула от неожиданности. — Вы с Глорией оказались соперницами? — Он подошел к бару и достал из него бутылку виски.

— Нет. Я отказала Грегори, и Глория подобрала его.

— Налить немного? — спросил Айвор, доставая бокал для Эвелин.

— Я еще чувствую действие кофе, который пила за ужином, — отказалась она. — Не стоит искусственно возбуждать себя.

Томас Айвор поднес бокал ко рту, но, услышав ее слова, поставил его на подоконник.

— Пожалуй, вы правы. Естественное возбуждение предпочтительнее. Это дает значительно большее удовлетворение.

Он снял уже расстегнутый пиджак, со вздохом удовлетворения развязал черный шелковый галстук, сдернул его с шеи и швырнул на мягкий диван. Потом он слегка потянулся — высокий, широкоплечий, немного взлохмаченный, — и выжидательно посмотрел на хрупкую женщину, замершую в углу.

— Вам не трудно мне помочь? — Томас Айвор медленно подошел к Эвелин. — Воротничок такой тесный, а пуговицы такие маленькие, что мои неуклюжие пальцы не справляются.

Он стоял, терпеливо ожидая, нелепо растопырив пальцы, и Эвелин пришлось, после минутного колебания, подойти к нему и, поднявшись на цыпочки, выполнить не слишком деликатную просьбу. Он говорил правду, пуговицы были крошечными, ей тоже было неудобно их расстегивать; она уперлась рукой в его крепкую шею и так близко придвинулась к нему, что его особый, терпкий мужской запах вызвал у нее легкое головокружение.