|
Однажды вечером, когда старики уже досыта наговорились, Козлик не без волнения приступил к действительной цели своих посещений. — Ma tante, — сказал он, — я хотел бы пристроиться. — Что ж, мой друг, это доброе дело! Вот если б жива была покойница Машенька Гамильтон… — Mais comme ill'a traitee, le barbare! — вставил от себя словцо старик князь. — Pardon, ma tante, я не об этом говорю… Мне хотелось бы пристроиться, то есть место найти. — Так что ж, мой друг! Я могу об этом государю написать! Козелковы всегда были в силе; это, мой друг, старинный дворянский дом! Однажды, блаженныя памяти императрица Анна Леопольдовна… — Ma tante, il ne s’agit pas de cela! нынче уж даже совсем не тот государь царствует, об котором вы говорите! — Le gamin a raison! мы с вами увлеклись, chere enfant! — произнес князь. — Я хотел, ma tante, просить вас, чтоб вы замолвили за меня словечко князю, — опять начал Козелков. — Для Козелковых, мой друг, все дороги открыты! Я помню, еще покойный князь Григорий Григорьич говаривал… — Извините меня, ma tante; все это было очень давно, а теперь хоть я и Козелков, но должен хлопотать! — Le gamin a raison! — повторил князь. — Если б вы взяли, князь, на себя труд сказать несколько слов вашему внуку… — Вам, молодой человек, при дворе хочется место получить? — Нет, я хотел бы в губернию… — Гм… а в мое время молодые люди всё больше при дворе заискивали… В мое время молодые люди при дворе монимаску танцевали… вы помните, chere enfant? Одним словом, с помощью ли ходатайства старого князя или ценою собственных усилий, но Козелков наконец назначен был в Семиозерскую губернию. Известие это произвело шумную радость в рядах его сверстников. — Так это правда, шут ты гороховый, что тебя в Семиозерскую губернию назначили? — спрашивал один. — А ну, представь-ка нам, как ты чиновников принимать будешь? — приставал другой. — Messieurs! он маркёра Никиту губернским контролером сделает! — Messieurs! он буфетчика Степана возьмет к себе в чиновники особых поручений! — Подкачивать Митьку! — И, подбросивши до потолка, уронить его на пол! А Митенька слушал эти приветствия и втихомолку старался придать себе сколько возможно более степенную физиономию. Он приучил себя говорить басом, начал диспутировать об отвлеченных вопросах, каждый день ходил по департаментам и с большим прилежанием справлялся о том, какие следует иметь principes в различных случаях губернской административной деятельности. Через несколько дней он появился в кругу своих товарищей уже совершенно обновленный. — Mon cher, il faut avoir des principes pour administrer! — серьезно убеждал он Левушку Погонина. — Да что ж ты будешь администрировать-то, шут ты этакой?! — Однако, mon cher, согласись сам, что есть вопросы, в которых можно идти и так и этак… — Ну, ты и иди и так и этак! — Я, с своей стороны, принял себе за правило: быть справедливым — и больше ничего! Козелков сказал это так серьезно, что даже Никита-маркёр — и тот удивился. — Посмотри, Митька, ведь даже Никита не может прийти в себя от твоего назначения! — заметил Погонин, — Никита! говори, какие могут быть у Козленка принципы? — Ихний принцип кушать и за кушанье денег не отдавать, — отвечал Никита, при громе общих рукоплесканий. — Браво, Никита! И если он еще хоть один раз заикнется о принципах, то скажи Дюссо, чтоб не давал ему в долг обедать! Разумеется, Митенька счел священным долгом явиться и к ma tante; но при этом вид его уже до того блистал красотою, что старуха совсем не узнала его. |
