— Я вам запрещаю близко подходить к моей невесте!

— Во-первых, она не ваша невеста, — счел нужным заметить Ежи. — А во-вторых, вы точно не можете что-то мне запретить.

Радожский нахмурился.

И… кажется, не привык он к подобным ответам. Не диво. Древний род. Славный. Богатый. И Государю-батюшке роднею доводится. Там, в Китеже, это важно. А он, Ежи, в провинции, выходит, отвык от того, что важно.

— Я… я тебя уничтожу! — князь покачнулся было, словно желая прямо здесь, прилюдно, исполнить угрозу свою. Но не исполнил. Не оттого ли, что очнувшееся от вековой дремы озеро подняло ладью на водяное крыло. Подняло, крутануло и бросило на воду да так, что весь корабль вздрогнул.

А Ежи покачал головой:

— Не надо, княже, глядишь, и пригожусь еще.

После уж, когда Радожский отошел-таки, правда, недалече, потому как была ладья невелика, да ко всему заставлена тюками, сундуками, бочонками и прочим грузом, Ежи устроился на мешках с зерном. Вытянув ноги, он закрыл глаза и так лежал, окутанный темным, никем-то, кроме него, невидимым маревом силы. Больше та не казалась опасною, не чувствовалось в ней желания смять, растворить Ежи. Скорее уж напротив. Сила ластилась, играла, что кот.

Кот, к слову, тоже не упустил случая. То ли на ногах Ежи лежалось ему удобнее, чем на мешках, то ли просто не желал он оставлять неразумного человека без присмотру, но Зверь вытянулся, завалился на бок, подставляя под ласку светлое брюхо.

— Уничтожит он нас, — проворчал Ежи, жалуясь на этакую несправедливость: живешь, живешь тут, а потом бац и какой-то князь появляется с претензиями. — Пуп развяжется уничтожать.

— Мря, — согласился кот.

— Мы и сами его… и не одного его… только вот выучимся, тогда кого хочешь и уничтожим.

Глава 4. О славном граде Китеже и жителях его повествующая

Наш бумеранг вперед летит!

Китеж показался белым туманным облаком, сквозь которое мелькали золотые искорки крыш. Облако близилось, растекалось по водам Ильмень-озера этаким покровом. И соскользнув со стен городских, тот и вовсе растворился, превратившись в туман.

Стася глядела.

На стены городские, издали казавшиеся белоснежными. На башенки, что по-над стенами поднимались. На крыши их красные, черепитчатые. Смотрела на дома, издали глядевшиеся единым белокаменным лабиринтом. И на дворец, что стоял на вершине холма, возвышаясь по-над прочими строениями. Окруженный зеленью садов, гляделся он нарядным.

Игрушечным.

— Так-то тут белый город, — Фрол Матвеевич все еще изволил выказывать недовольство дочерью, которая сидела рядышком, на сундуке, и семечки грызла. Сосредоточенно так грызла, глядя исключительно себе под ноги. — Земля государева, он её и дает на обзаведение, стало быть. Поместья боярские, старые. Из новых кому редко перепадает землицы. Помнится, последним разом Засечным дозволено было терем поставить, но на самой окраине.

Зелень.

Много зелени.

Весь город ею окутан, укутан. И зеленый этот цвет смягчает прочие, примиряя темно-красный кирпичный колер черепицы с этой вот невероятною белезной стен.

— Там он дальше — купеческая слобода, — Фрол Матвеевич поглядел на дочку искоса. Та же поднялась, оперлась на борт — Стася даже немного испугалась, не случится ли дереву треснуть под тяжестью красоты девичьей — и теперь глядела на стольный град Китеж жадно, разом позабывши и о ссоре с батюшкою, и о женитьбе его, и даже о семечках. — Но тоже не для всех. Надобно не просто в гильдии купеческой состоять, но быть в числе первое сотни…

Купеческие терема мало отличались от боярских, во всяком случае на Стасин взгляд, даже понаряднее были со своими башенками, крышами да пузатыми куполами, разукрашенными во все цвета радуги.