Ну, а где мог писать величайшее произведение всех времён и народов Понтий Пилат?

В Антониевой башне посреди оставленного неугодниками Иерусалима?

В подчёркнуто роскошном и погрязшем в пороке «областном центре» — Кесарии Стратоновой?

Раньше я думал, что Пилат, изгнанный всеми:

— властолюбивой женой, — омерзительным своей безнравственностью римским начальством, — известным народом, хором требовавшим распятия Мессии, — иерархией, выдававшей себя за христианскую, преступный руководитель которой искал оправдания в глазах окружающих в показном преследовании Пилата и Малха, —

для работы над Протоевангелием, скорее всего, поначалу вернулся на родину. Тем более что местность в римской провинции Понт гористая, и, следовательно, должна изобиловать уединёнными местами.

Но теперь всё отчётливей вижу, да и понимаю, что в небольшом Понте необходимого для такого труда уединения Пилату было не достичь. Родня, близкая и далёкая, друзья детства, ищущие новизны в праздном времяпрепровождении, — и всё это, помноженное на всеобщее «прозрение», будто после десятилетнего пребывания на столь высокой финансовой должности (префекта и прокуратора) денег к рукам Пилата должно было «прилипнуть», ух, не мерено.

Пилат, если хотел завершить работу, покинуть провинцию Понт был просто вынужден. Причём эмоционально был настроен — подальше.

Как можно дальше от всех этих кретинов, суть исполнителей.

На край земли.

Желательно, противоположный.

Противоположный?!..

Во всяком случае, таково должно было бы быть ощущение, хотя логическое мышление подсказывало, что «край земли» может быть хотя и достаточно удалённым, но не настолько, чтобы переезд и возвращение в Иерусалим, где обосновался глава Иерархии апостол Пётр, отняли годы.

Иными словами, Индия далеко, Китай — тем более, и хотя любопытствующие туда ходили издавна свободно, но подобные переходы занимали много времени, к тому же языковые барьеры могли потребовать неоправданного расхода сил (для устройства быта). Всё это — в ущерб работе. А вот окрестности какого-нибудь грекоязычного торгового полиса, скажем, где-нибудь в районе устья Дуная (провинция Малая Скифия) — самое то.

И земля это великое, но незаметное для толпы запомнит.

Представляю звериную ненависть сектантских пасторов: ещё бы, есть, выходит, способ познания, перечёркивающий благовидные лозунги из заокеанских брошюрок о необходимости чтения текстов под их руководством. Однако неспособность кого-то пользоваться памятью земли не означает, что её нет вовсе. Ясно, такое событие, как написание Протоевангелия, земля не могла не сохранить. А есть память — есть и способные ею воспользоваться. И таковых далеко не единицы. Молчат же до времени — до тех пор, пока печати молчания надлежит быть снятой.

Есть и ещё одно соображение, указывающее на Малую Скифию как место, выбранное Пилатом для работы над Протоевангелием. Думается, Пилат, обладатель жреческого имени, а следовательно, и унаследованного соответствующего опыта предков, интуитивно понимал важность для творчества внешних обстоятельств. В частности, культурной ауры. И потому пределов высококультурного Понтийского царства, в административно-территориальном смысле к тому времени уже исчезнувшего, не должен был покинуть.

Назовём принцип эмоционального настроя, которому не могут не следовать все достойные авторы, «принципом болдинской осени». Сущность этого принципа в следующем: когда задумчиво бродишь по тропинкам ласкового леса средней полосы России, под ногами шуршат тёплых оттенков листья и ты словно воспаряешь к сводам храма торжественной тишины, то по душе разливается возвышающая грусть — увы, вот уже прошло ещё одно лето, последние краски которого уйдут вместе с листьями, как в могилу, под снег, чтобы исчезнуть, как кажется, навсегда… Что там листья, города рассыпаются, их названия забываются, врастают в землю даже роскошные надгробия…

Что остаётся посреди всеобщего тлена?

Память?

О чём? У одних о гнусном, а у других…

Шуршат под ногами опавшие листья, перед смертью, казалось бы, приникшие выслушать сущность всего…

Зачем я пришёл в этот мир?.