Она сглотнула слюну:

— И долго ты это сочинял?

— Три минуты и всю жизнь. Ну как тебе?

— Катастрофа.

Людовик снова развеселился, он был в восторге. Тиффани опять недоумевала:

— Ты нарочно? Хочешь, чтобы ничего не вышло?

— Нет. Я хочу, чтобы она была на меня похожа.

— Ты безнадежен.

— В этом абсолютно с тобой согласен.

Тиффани встала, чтобы идти на работу, вздыхая: «Ох, бедный мой Людо».

Людовик спустился с ней вниз, чтобы прихватить почту.

Жадно затягиваясь самокруткой на свежем воздухе, он взял письма, остановился у подъезда лицом к площади Ареццо, на которой стоял птичий гвалт, и принялся распечатывать конверты.

Когда он добрался до послания на желтой бумаге: «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто», легкая зыбь исказила его лицо, и он поежился, шепча: «Мама, ну что ты…»

11

Виктор, только что спустившийся бегом за почтой, понуро стоял на сумрачной площадке первого этажа, прислонившись к кафельной плитке и тяжело дыша. Руки его дрожали.

Его глаза еще раз пробежали по рукописным строчкам:

«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».

Никакое иное сообщение не могло причинить ему такого страдания. И не важно, кто автор этих слов, да, не важно: он не хочет их слышать.

Он был подавлен и знал, что не в силах сейчас вернуться в мансарду, где его ждали университетские товарищи. Ведь та или тот, кто написал записку, возможно, был сейчас там наверху…

Виктор в отчаянии помотал головой. «Почему меня никак не оставят в покое? Почему все всегда кончается именно так?»

Он решил пройтись, встряхнулся и под предлогом покупки булочек к чаю выглянул на улицу. Площадь была залита весенним солнцем.

— Здравствуйте, Виктор, — сказал Людо, куривший у подъезда.

Он пробормотал ответное приветствие и двинулся вперед.

— Здравствуйте, Виктор, — промурлыкала Ева из своего «рапида» цвета бычьей крови.

— Здравствуйте, Виктор! — крикнул Ипполит, когда Виктор пересекал облюбованную попугаями площадь.

— Здравствуйте, Виктор! — воскликнул Орион, расставляя орхидеи у себя на витрине.

Виктор ответил каждому из них неловким жестом. Все смотрели на него с симпатией: Виктора любили с первого взгляда все без исключения.

Он был воплощением идеального молодого человека, пленительного, но не сознающего своих чар, хорошо сложенного, но смущенного этим фактом, часто сутулившегося, чтобы не щеголять высоким ростом, вечно задрапированный несколькими слоями одежды. Обычно он двигался со спокойной кошачьей грацией, похожий на тигра, затерянного в городских джунглях, пока кто-то не обратится к нему: тогда он менялся, открывался, делался разговорчивым, радушно делился мыслями, задавал уместные вопросы и поддерживал беседу с видимым удовольствием.

Он обосновался на площади Ареццо год назад и был принят старожилами как манна небесная: красота зачастую воспринимается как высший дар. Оттенок его светлой лучезарной кожи, почти перламутровой, бледность которой подчеркивалась насыщенным каштановым цветом его шевелюры, казалось, был не далее как этим утром подобран божественным живописцем.

Будучи красивым, он был неподвластен карикатуре на свою красоту: если его грива и казалась романтической, у него не было ни романтической позы, ни эгоцентризма; если он и одевался со вкусом, то не намеренно, а лишь потому, что не мог иначе.