Сумасшедший этот полет закончился моим шлепком в… кабинете, огромном и казенном, где не примечалось ни дверей, ни окон. Под высоким потолком плавала рожковая метростроевская люстра. На удавке, мирно улыбаясь, покачивался старенький папарацци Ося Трахберг. На длинном столе лежали чистые листы бумаги. Я прошелся вдоль стола, чувствуя себе отвратительно, будто хлебнул сайгонского сакэ, настоянного на фекалиях диких слонов. Где я и что со мной? Не люблю неопределенности и поэтому, не выдержав всей этой галактической галиматьи, завопил в крайнем возмущении:

— Эй, есть здесь кто-нибудь! Выходи! Или порушу эту вашу гонобобельную гармонию. К такой-то матери!

Меня, как личность, проигнорировали. Тогда я ухватил галантерейный стул и от всей своей расхристанной души хрястнул его о стол. Дерево, ломаясь, стонало. Размолотив предмет первой необходимости, я быстро умаялся; плюнул, спросил саркастически:

— Ну-ну! Может, вам ещё кое-что показать? Во всей её первозданной красе, душеприказчики некомпетентные!..

И услышал голос; спокойный голос научно-методического, невидимого исследователя:

— Мебель зачем ломать? Нехорошо, землянин.

— Ты где?! — закружился на месте. — Покажи-ка рыль свою конспиративную, тварь внеземная?!

— Fuck you, — последовал категорический отказ.

— Почему это?

— Нас же не интересует ваш несознательная задница.

— А что тогда интересует, запредельщики?

— Душа.

Я рассмеялся, сделал недобросовестный поклон головой. Кому? Зачем? И заметил вполне резонно:

— Душа, извините, мне самому нужна.

— Зачем? — поинтересовался другой, более строгий голос.

— Как это зачем? — возмутился. — Вы что, господа хорошие, белены там у себя объелись… наверху?..

— И все-таки?

— Ааа, разговаривать с ней. С миром я на дружеской ноге… через душу… И вообще: душа — это душа, блядь. Вам, инкогнито, этого не понять, в натуре.

Возникла зловещая пауза, словно где-то там, в ином, околопланетном затхлом мирке, совещались. Затем раздался электрический треск, запахло озоном и мокрой землей. Из сполохов молнии на листы бумаги упала авторучка «Паркер». С золотым остроконечным перышком. Певчие голоса затянули молитву: «Посети Отчизну нашу благодатию Своею, да облечется она святостию, яко ризою, и да будут сыны её во смирении своем достойны одежды брачной, в ней же внити надлежит в чертог царствия Твоего!..»

— Эй, суки небесные! — заорал я. — Не травите мне душу. Все равно её, родненькую, не заполучите!

Озонированное пение прекратилось. Недовольный старческий голос заскрипел, как дачная калитка:

— Да, что мы с этим папарацци срамным лимонимся? Дайте мне его — я скоро из него душу…

— Да? — завредничал я. — Попробуй, старпер. Кстати, мне твой голос ржавый знаком. Вспомню, найду и язык оттяпаю.

— Ах, ты погань земная!.. Не-е-ет, немедленно кастрируем!

— Нет-нет, — запротестовал первый, интеллигентный голос. — Только добровольным убеждением… добровольным отказом.

— Между прочим, мы хорошо платим, — вмешался второй голос. — Все довольны.

Я возмутился и, мечась по кабинету в поисках зловредных врагов своих, тыкал в углы кукиши:

— Вот вам! Вот вам! Мудаки нумизматические! Моя душа, мать вашу так, бесценна! Ааа! В рай хотите въехать на чужом х…! Не выйдет, душегубы!

Очевидно, мой столь откровенный и грубый демарш покоробил моих невидимых собеседников, послышался разноголосый гомон, из которого выделялся скрипучий голос:

— Я ему, земному червю, всажу таки демократический кол по самую макушку!.