— Что с тобой? — повторила вопрос, когда мы уже катили в перетопленной печи нашей «Победы». — Много впечатлений?

— Слушай, а он кто? — не выдержал я, крутящий баранку. — Чего он такой был… с тобой?

— А он всегда такой. Со всеми.

— Ах, всегда такой?

— Ванечка, ревнуешь? — искренне засмеялась. — Ты что, дурачок? Я люблю тебя таким, какой ты есть.

— От меня пахнет, как от помойного кота, — был честен. — И вообще.

— А мне нравятся твои недостатки, — кокетничала. — Народ не выбирают, с ним живут.

— Вот-вот, — кислился я. — Не нравится мне такая бескорыстность. Не нравиться.

— Иван, ты себя не утомил, как Отелло, когда душил Дездемону?

— И правильно, что душил, — выразил свое отношение к классике. Кстати, почему он не снял очки?

— Кто? Отелло?

— Этот Савелло! — точно выматерился. — Аркадий Аркадьевич!

Девушка подпрыгнув на сидении обезьянкой на пружинке, возмущенно всплеснула руками: вот так благодарность за хлопоты. Вместо того, чтобы думать о решении дальнейших сложных алгебраических уравнений с тремя неизвестными, Ванюха занимается арифметическими упражнениями для подготовительного класса начальной школы.

— Вот именно: с тремя неизвестными, — взъярился я. — Откуда ты его знаешь — это первое? Трахалась — это второе? И третье: зачем тебе, кукла, все это наше говно?

— Дурак в кубе, — ответила находчиво, прекратив обращать на меня внимания.

И была права: у меня дурная наследственность — моя кровь замешена на гари бескрайних азиатских солончаков с галопирующими табунами диких лошадей, на весенних грязевых потоках, несущих обглоданные стервятниками трупы скота и кочевников, на холодных и выстуженных ночах с мертвым зимним небом, похожим на плотный саван; у меня выразительные скулы раба, их нельзя отрихтовать учебой в престижных кембриджах и гарвардах; я не умею быть сдержанным в чувствах и быть куртуазным, как рояль; под моими обгрызанными ногтями грязь веков, что, разумеется, не является большим достоинством, но я такой, какой есть.

И принимать меня нужно именно таким — графским выблядком своего трудового народа. И вместе со своим народом я в меру развратен и хитер, в меру глуп и благоразумен; я — порнограф конца века, то бишь летописец смутных дней. И, согласитесь, господа, это занятие не самое дрянное. Случаются дела куда худее, в чем нетрудно убедиться, оглянувшись в скорбном сочувствии к этому истлевающему, как кости, миру.

…По возвращению в наше коммунальное сообщество мы обнаружили, что события продолжают развиваться по закону Мэрфи, то бишь по закону бутерброда, падающего на пол маслом. Плюм — приятного аппетита!..

Во-первых, боевые старушки и проценщица Фаина Фуиновна объединились, как ООН перед угрозой планетарного голода, и пытались выказать свои претензии. Мне. Во-вторых, господин Могилевский самым бесстыдным образом дрых на тахте, выгнав кота на подоконник. И в-третьих, оскорбленная Саша тотчас же удалилась в свою светелку, посчитав свою миссию выполненной сполна.

Я кое-как отбился от старушек, заявив, что они меня не так поняли. Потом выгнал Мойшу с Голланских высот, то бишь тахты, и вернул туда силой орущего и царапающего косматого и обожаемого Ванечку.