— Почему?

— Там скучно-о-о и бабушка все кормит-кормит.

— Не мороженым? — уточняю.

— Кашами, — признается дочь, — ненавижу манку, вот.

Тогда я прошу тетю Сашу провести разъяснительную беседу о том, что у каждого человека есть свои обязательства перед родителями, друзьями, родиной, наконец.

— Вот только не надо о родине, — требует Александра, и они, сидящие на заднем сидении, начинают шушукаться, как две близкие подружки.

Все не так и плохо, говорю себе. Наши дети вырастут и не будут повторять наших ошибок — они не будут лгать. Не будет даже лжи во спасении. Не будет иллюзий, которыми живем мы.

Например, мои мечты весьма и весьма утопичны. Я хочу вырвать жирный кус из прожорливой хавы Системы. Реально ли это? Не есть ли вся наша затея безумным предприятием, похожим на прыжок с вышки аттракциона без охранительного троса. Плюмп-ц — костей не соберешь!

С другой стороны — прозябать в вечном фекальном состоянии, плавая в ароматных стоках. Недопустимый шик. А потом — кто-то же должен пугать гадин, присосавшихся к телу родного отечества…

Тут я поймал себя на мысли, что думаю слишком красиво. Что за наказание; право, неисправимый краснобай. Проще надо быть, Иван Павлович, и народ тебя поймет, как одного из своих ярких представителей… Тьфу, опять витиеватый слог? И даже не слог — а слоган, мать его так!.. тьфу!

— Папа, ты верблюд? — слышу голос Марии.

Вот именно, верблюд, только запыленной животине куда легче, у него два горба и мало пьет, то есть ведет трезвый образ жизни. Затайфуню при благоприятном случае, решаю я, и на этом наше путешествие заканчивается. Детвора вновь окружает авто, желая помацать его бока и зеркальные бамперы. Вызвав по космической связи семью Цырловых, докладываю о благополучном прибытии. И скором убытии в неизвестном направлении. Мария прощается с тетей Сашей и просит, чтобы мы приезжали почаще, а лучше каждый день.

— Деточка, — разводит руками тетя, — у нас много дел.

— Какое безобразие, — повторяет дочь услышанную фразу, — ребенок предоставлен самому себе.

Мы смеемся, каемся, что будем исправляться; тетя Саша обещает навестить при удобном случае, если, конечно, мама и бабушка не будут возражать.

— Ура! — хлопает в ладоши дочь. — У меня будет уже как бы четыре мамы. Молодец, папа!

От такой похвалы я рдею, как бархатное знамя за трудные бои на интимном фронте, и нажимаю на акселератор. Александра смеется от всей души, отмахивая девочке, оставшейся в окружении подружек, похожих на гномиков из сказочной страны, где нет боли, нет крови, нет смерти…

— Папа у нас молодец, — повторяет любимая. — Наш пострел, всюду поспел. Один хороший ребеночек и четыре…

— Можешь не продолжать. Ты первая и единственная.

— Что-то вериться с трудом?

— Тогда заблуждался, а теперь любовь до гроба.

— Вот до гроба не надо, Ёхан Палыч, — испугалась девушка. — В том смысле, что крути руль и не гляди на меня, как донхуан на мадонну.

И была права — на столичные магистрали уже выехали «каскадеры» и «чайники», заклятые друзья, мечтающие друг друга подрезать и свинтить с маршрута. Хотя наша танковая «Победа» выступала отдельным номером, и я бы хотел посмотреть на дурака, трясущегося в своей пластмассовой коробке, который бы дерзнул на таран дедушки советского автомобилестроения.

Мои рассуждения на эту тему успокоили спутницу и мы благополучно добрались до пункта назначения, напугав, правда, до смерти провинциального юношу с байроновским и неустрашимым романтическим блёком в глазах.