|
Фридерик был не один, где-то рядом с ним, в нескольких шагах, почти слившись с зарослями, стоял Кароль. Здесь Кароль? С Фридериком? Но каким чудом привел его сюда Фридерик? Под каким предло-гом? Однако он был здесь, и я понимал, что он здесь ради Фридерика, а не ради нее – он пришел не из интереса к тому, что делалось на скамеечке, его привлекало присутствие Фридерика. Все это было настолько смутным и щекотливым, не знаю, сумею ли растолковать… У меня осталось такое ощущение, что (юноша) явился сюда непрошеным только для того, чтобы сильнее нас распалить… чтобы усилить эффект… чтобы нам было еще больней. Вероятно, когда тот, старший мужчина, оскорбленный изменой этой девицы, стоял, всматриваясь в темноту, он, юнец, бесшумно вынырнул из зарослей и встал рядом с ним, не сказав ни слова! Было это и дико, и смело! Но мрак все скрывал, ведь мы были почти невидимы, и тишина – ведь никто из нас не мог заговорить. И очевидность факта тонула в небытии ночи и молчания. Кроме этого, необходимо добавить, что действия (юноши) несли в себе самооправданность, почти безгреховность, его невесомость, эфемерность, снимали всякую вину, и он, (по-юному) симпатичный, мог подойти к каждому… (когда-нибудь я объясню смысл этих скобок)… И вдруг он исчез так же легко, как и появился. Но его появление среди нас привело к тому, что скамеечка пронзала как кинжалом. Приводило в бешенство, было необъяснимо это появление (юноши) в то время, как (девушка) изменяла ему! Все происходящее в мире – это шифр. Непонятными бывают зависимости между людьми и вообще явлениями. Вот, в данном случае… все поразительно очевидно – а понять, полностью расшифровать не удается. Одно ясно – реальность как-то странно закружилась. В этот момент со стороны конюшни грянул выстрел. Мы побежали напрямик все вместе и кто с кем. Вацлав бежал рядом со мной, Геня с Фридериком. Фридерик, который в критических ситуациях был предприимчив и хладнокровен, свернул за сарай, мы за ним. Посмотрели: ничего страшного. Немец, под мухой, забавлялся стрельбой из дробовика по голубям – но вот немцы уселись в автомобиль и, помахав на прощание, уехали. Ипполит со злобой взглянул на нас. – Оставьте меня. Этот взгляд вырвался из него, как из открытого окна, но он сразу же захлопнул в себе все окна и двери. Пошел к дому. Вечером, за ужином, красный и размякший, он налил водки и сказал: – Ну что ж! Выпьем за здоровье Вацлава и Гени. Они уже столковались. Фридерик и я поздравили нареченных. 6 Алкоголь. Шнапс. Упоительное приключение. Приключение как рюмка крепкой – и еще рюм-ка, – но скользким было это пьянство, в любой момент оно грозило падением в грязь, в порок, в чув-ственную гнусность. Однако как тут не пьянствовать? Ведь пьянство стало нашей гигиеной, каждый одурманивался, чем мог и как только мог, – ну и я тоже, – лишь пытался соблюсти хоть какое-то че-ловеческое достоинство, сохраняя в пьянстве позу исследователя, который, несмотря ни на что, на-блюдает – который напивается, чтобы наблюдать. Вот я и наблюдал. Жених уехал после завтрака. Но было решено, что послезавтра мы всей компанией отправимся в Руду. Потом подкатил на бричке к крыльцу Кароль. Он должен был ехать в Островец за керосином. Я вызвался сопровождать его. А Фридерик уже открывал рот, чтобы заявить, что он едет третьим, – но впал во внезапную за-торможенность… нельзя было предсказать, когда это с ним случится. Уже открывал рот, но опять его закрыл и снова открыл – и, побледнев, остался в тисках этого мучительного состояния, а бричка уехала с Каролем и со мной. Подрагивающие в рыси конские зады, песчаная дорога, бескрайность пейзажей, медленное кружение холмов, заслоняющих друг друга. Утром, в пространстве, я с ним, я рядом с ним – оба вы-ехавшие на яркий свет из низины Повурны, и нецензурность моя с ним, поставленная под удар окружающих пространств. |
