|
Будто отвечала урок. Будто перед лицом собственных детей сама стала послушным ребенком. Мы ехали. Перед нами – конские хвосты и конские зады. Да! Она хотела выйти за этого адвоката! Хотела иметь от него детей! И гово-рила об этом, когда там, перед нами, мелькал силуэт желторотого любовника! Мы проехали мимо кучи щебня, сваленного на обочине, затем мимо двух акаций. – Вы любите Кароля? – Конечно… ведь мы знакомы… – Да, знаю. С детства. Но я спрашиваю, чувствуете ли вы к нему что-нибудь? – Я? Мне он очень нравится. – Нравится? И только? А почему вы растоптали с ним червяка? – Какого червяка? – А брюки? Штанины, которые вы ему подвернули у сарая? – Какие штанины? А-а, ну ведь они были у него слишком длинные. Ну и что? Ослепительная гладкая стена лжи, возводимая с добрыми намерениями, без тени неискренно-сти. Но как мог я требовать от нее правды? От этого сидящего рядом создания, мелкого, незначи-тельного, неопределенного, которое даже женщиной не было, а лишь прологом к женщине, проме-жуточным созданием, которое существовало для того, чтобы перестать быть тем, чем оно было, которое убивало само себя. – Кароль в вас влюблен! – Он? Он не влюблен ни в меня, ни в кого… Ему нужно только… Ну, переспать… – И здесь она сказала нечто, ей весьма приятное. Она выразилась следующим образом: – Ведь он щенок, и, кроме того, ну, вы же знаете… лучше уж не говорить! Это был намек на не слишком праведное прошлое Кароля, но, несмотря ни на что, мне показа-лось, что я уловил нотку благожелательности – в этом таился как бы оттенок «органичной» симпатии и приятельского понимания, нет, нет, она сказала это без отвращения, так, будто это было ей в определенной степени приятно… даже с некоторой фамильярностью… Похоже было, что как невеста Вацлава она сурово осуждает Кароля, но одновременно солидаризуется с ним в его беспокойной судьбе, общей для них всех, рожденных под знаком войны. Я незамедлительно воспользовался этим и ударил по клавише фамильярности – обратился к ней развязно, по-приятельски, мол, она ведь тоже не с одним уже, и не святая, так могла бы и с ним переспать, почему бы нет? Она восприняла это спокойно, чего я даже не ожидал, с какой-то готовностью и со странной покорностью. Сразу же согласилась со мной, что «конечно, могла бы», тем более что она уже занималась этим с одним из АК, который ночевал у них дома в прошлом году. «Родителям, конечно, не рассказывайте». Однако почему эта девочка с такой легкостью рассказывает мне о своих делишках? И это сразу после помолвки с Вацлавом? Я спросил, не догадались ли родители (об этом из АК), на что она ответила: – Догадываются, ведь они даже застукали нас. Но, в сущности, не догадываются… «В сущности» – гениальное выражение. С его помощью можно сказать все что угодно. В смыс-ле маскировки незаменимое выражение. Теперь мы ехали под гору по дороге на Бжустов, среди лип – пронизанные солнцем тени, лошади замедляют бег, шоры сползают, песок скрипит под колесами. – Ну хорошо! Так почему же? Если с тем из АК, то почему не с этим? – Нет. Легкость, с какой женщины говорят «нет». Эта способность к отказу. Это «нет», которое у них всегда наготове, – и, когда они обнаруживают его в себе, они безжалостны. Но… неужели она была влюблена в Вацлава? Не этим ли объяснялась ее воздержанность? Я высказался в том смысле, что для Вацлава это было бы ударом, если бы он узнал о ее «прошлом» – он, который так ее уважает, и такой религиозный, с принципами. Я выразил надежду, что ему никто об этом не расскажет, лучше его избавить от этого… его, который верит в их духовное родство… Она перебила меня, сказав с обидой: – А вы что же думаете? Что я безнравственная? – У него католическая нравственность. |
