|
Во-вторых, ведь это совершенно невозможно для вашей матери, это совсем на нее не похоже – и мы можем сказать только одно, но с абсолютной уверенностью: того, что они рассказали, не могло быть, все должно было случиться как-то иначе в этой темноте, им столь же не-доступной, как и нам… это аксиома, это не подлежит сомнению… хотя естественно, если в темноте, то… (– То что? То что? – спрашивал Вацлав, видно было, что он сбит с толку) то… ну, темнота, по-нимаете… темнота – это нечто… освобождающее от… Нельзя забывать о том, что человек живет при свете и на свету. В темноте свет исчезает. Вы понимаете, вокруг ничего нет, вы остаетесь только с самим собой. Но вы, конечно, понимаете. Естественно, мы привыкли к тому, что каждый раз, когда мы гасим лампу, становится темно, однако это не исключает, что в отдельных случаях темнота может вконец ослепить, вы понимаете… но ведь пани Амелия даже в такой темноте осталась бы пани Амелией, не правда ли? Хотя в данном случае темнота таила в себе нечто… (– Что? – спросил Вацлав. – Говорите, пожалуйста!) Ничего, ничего, глупость, вздор… (– Что именно?) Да так, ничего, только… этот юноша, парень, из деревни, может быть, неграмотный… (– Что из того, что неграмотный?) Ничего, ничего, я хочу только сказать, что в данном случае темнота таила в себе молодость… скрывала босого парня… а с молодым легче проделать что-нибудь подобное, чем с… то есть если бы это был кто-нибудь более серьезный, тогда… (– Что тогда?!) Я хочу сказать, что с молодым легче, да, легче – и в темноте – легче проделать что-нибудь этакое с молодым, чем со взрослым и… Да не тяните меня за язык! – воскликнул Фридерик, он был действительно напуган, у него даже пот на лбу выступил. – Это я только так… теоретически… Но ваша мать… ах, нет, абсурд, исключено, ерунда! Правда ведь, Кароль? А, Кароль? Почему он обращался к Каролю? Если он испуган – то зачем же к Каролю приставать? Но он принадлежал к тому типу людей, которые притягивают дикого зверя именно потому, что не хотят с ним встречаться, – выманивают самим своим заразительным, преувеличенным, провоцирующим и материализованным страхом. И, вызвав этого зверя, он уже не мог не дразнить его. Интеллект Фри-дерика потому был таким беспокойным и сумасбродным, что он сам воспринимал его не как свет, а как тьму – он был для него такой же слепой стихией, как инстинкт, он не доверял ему, чувствовал себя в его власти, но не знал, на что он его толкает. И он был плохим психологом со своим слишком богатым воображением – его представление о человеке могло вместить в себя все что угодно, – по-этому и пани Амелию он мог себе представить в любой ситуации. В полдень Вацлав уехал, чтобы «уладить дела с полицией», то есть чтобы хорошей взяткой остудить ее сыскной пыл – если бы вла-сти до всего дознались, неизвестно, чем бы это кончилось. Похороны состоялись на следующий день, утром – недолгие, даже поспешные. Затем мы отправились обратно в Повурну, и с нами Вацлав, бросивший дом на волю Божью. Это меня не удивило – я понимал, что теперь он не хотел разлучаться с Геней. Впереди ехала коляска, в которой сидели женщины, Ипполит и Вацлав, а за ней на бричке, которой правил Кароль, ехали я с Фридериком и еще кое-кто: Юзек. Мы взяли его с собой, потому что не знали, что с ним делать. Отпустить? Но он убийца. Да и Вацлав не отпустил бы его просто так, ведь убийство-то не было расследовано; нельзя же это так ос-тавить… и, прежде всего, он питал надежду, что все же сможет вытянуть из него другую версию смерти, более приличную и менее скандальную. Таким образом, на дне нашей брички, на соломе, у переднего сиденья лежал несовершеннолетний убийца, блондин, он лежал у Кароля, который правил, под ногами – поэтому тот сидел боком, упираясь ногами в крыло брички, Фридерик и я – сзади. |
