|
– Так вы хотите вести себя… серьезно? – Вы меня опередили! Именно это я и хотел сказать! Серьезно! Я их призову к серьезности! – Да, но серьезен только тот, кто занимается чем-то самым важным. Однако что самое важное? Для вас важно одно, для них – другое. Каждый выбирает это по своему усмотрению – и по своей мерке. – Что это вы говорите? Я – серьезен, они – нет. Как они могут быть серьезными, если все это детство – вздор – глупость! Идиотизм! – А если – для них – детство важнее? – Что? Для них важным должно быть только то, что для меня важно. Что они понимают, что знают? Я лучше знаю! Я их заставлю! Вы ведь не будете спорить, что я серьезнее их, мое мнение ре-шает дело. – Минуточку. Я думаю, что вы считаете себя серьезнее их благодаря вашим принципам… та-ким образом, получается, что ваши принципы важнее, потому что сами вы важнее, значительней. Лично вы. Как личность. Как старший. – Что в лоб, что по лбу! – воскликнул он. – Это одно и то же! Извините, пожалуйста, за эту ночную исповедь. Благодарю вас. Он вышел. Меня разбирал смех. Попался! Он заглотил крючок – и теперь метался, как рыба! Какую шутку сыграла с ним наша парочка! Он страдал? Страдал? Да, он страдал, но само его страдание было дебелое – томное – лысова-тое… Очарование красоты было на их стороне. Поэтому и я был на их стороне. Все, что исходило от них, – чудесно и… неодолимо… привлекательно… Тело. Этот бык, который прикидывался, что защищает мораль, а на самом деле пер на них всей своей массой, пер на них всем своим «я». Он навязывал им свою мораль по одной-единственной причине, что это была «его» – более весомая, зрелая, проверенная… мораль мужчины. Насильно навязывал. Вот ведь бык! Я его терпеть не мог. Только… не был я сам таким же, как и он? Я – мужчина… Об этом я думал, когда вновь раздался стук в дверь. Я был уверен, что вернулся Вацлав, – но это был Семиан! Я даже поперхнулся, увидев его, – уж этого я не ожидал! – Извините за беспокойство, но я услышал голоса и понял, что вы не спите. Нельзя ли попро-сить у вас стакан воды? Он пил медленно, маленькими глотками и не поднимал на меня глаз. Без галстука, с распахну-тым воротом, помятый – но волосы у него были напомажены, хотя и торчали в разные стороны, и он поминутно запускал в них пальцы. Он выпил стакан, но не ушел. Стоял и теребил волосы. – Какой-то ребус! – пробормотал он. – Поразительно!… – Он продолжал стоять, будто меня и не было. Я умышленно не говорил ни слова. Он произнес вполголоса, в сторону: – Мне нужна по-мощь. – Что я могу для вас сделать? – Вы знаете, что у меня полнейшее нервное истощение? – спросил он равнодушно, будто речь шла вовсе не о нем. – Признаться… я не понимаю… – Однако вы должны быть au courant , – усмехнулся он. – Вы знаете, кто я. И что я не выдер-жал. Он ерошил волосы и ждал моего ответа. Он мог ждать до бесконечности, так как впал в задум-чивость или, точнее, сосредоточился на какой-то мысли, хотя и не думал. Я решил выяснить, чего же он хочет, – и ответил, что я действительно au courant… – Вы симпатичный человек… Я там, рядом, уже больше не мог… в изоляции… – он указал пальцем на свою комнату. – Как бы это сказать? Я решил обратиться к кому-нибудь. И выбрал вас. Может быть, потому, что вы человек симпатичный, а может, потому, что через стенку… Я больше не могу оставаться один. Не могу, и все. Разрешите, я присяду. Он сел, и движения у него были как после болезни – осторожные, будто он еще не овладел полностью своим телом и должен был заранее обдумывать каждое движение. |
