По официальной версии, она нашла убежище в респектабельном лондонском пансионе, где искала место компаньонки какой-либо леди или гувернантки, пока ею не завладела какая-то спиритка и она очнулась и нашла себя растерянной и смущенной в Гамильтон-Хаусе в конце замечательной сцены, разыгравшейся там. Только Томас и, судя по всему, мнимая Эсмеральда знали всю правду.

Но отсутствовал еще один важный фрагмент, и Томас хотел его узнать. Этот кусок был ему нужен по причинам, в которых он не хотел разбираться слишком усердно.

— Эммелина, — спросил он, — что случилось в ту ночь, когда вы убежали из дома вашего брата?

Эммелина криво улыбнулась:

— А вы верите, что на этот раз я расскажу правду?

— Я думаю, что вы были правдивы больше, чем я предполагал.

— Теперь, когда я больше не завишу от вас, вы мне стали верить, да? Забавно. Но… я благодарю вас, — сказала она, и улыбка исчезла с ее лица. Она сделала глубокий вдох, устремив взгляд куда-то вдаль. — Эдгар устроил у себя дома прием с танцами. Он сказал мне, что собирается заботиться обо мне, как если бы я была Элис или Энн, и что это будет мое первое появление в свете. У меня даже было белое платье… — Голос ее замер.

— Оно было на вас, когда вы встретились с Олтуэйтом, — предположил Томас.

Она кивнула.

— Это была, я думаю, одна из его шуток. Двое из гостей зашли в этой шутке слишком далеко. Они преследовали меня до моей комнаты, начали хватать меня и целовать. Я оттолкнула их, и они начали обзываться, сказали, что моя мать была шлюхой и что все знают, что дочь шлюхи — тоже шлюха. — В этих резких словах была бездна боли.

— Эммелина… — начал он и осекся. Она покачала головой:

— Теперь мне кажется это очень глупым — все это и то, как глупа я была, что так испугалась и возмутилась. Это были задиры и хулиганы, они были пьяны и злобны, но они не собирались изнасиловать меня. Во всяком случае, не там и не тогда. Я побежала в комнату к брату и, плача, умоляла его выгнать их… а он сказал мне, что я дура, раз не взяла одного из них к себе в постель. Это лучшее, на что я вообще могу надеяться. Потом он рассмеялся. Он сказал, что никому нет дела, что будет со мной, даже если он переспит со мной против моей воли. — Глаза у нее были суровые. — Со своей сестрой. Это была шутка, злая, мерзкая шутка, но я поняла, что она когда-нибудь перестанет быть шуткой. И я бежала.

— Если бы я знал это… — начал Томас. И тут же с проклятием оборвал себя. — Индия слишком хороша для него.

— Вот почему я не сказала вам, даже когда все было кончено, — проговорила Эм. Лицо ее снова стало спокойным. — Я даже не хотела мстить, Варкур. Для этого все слишком перемешалось. Эдгар не был дурным братом — ну, как правило, — пока не уехал в Итон. Я любила его сестер — моих сестер, — а они любили его. Было бы несправедливо, памятуя о них, если бы я погубила его. Единственное, чего мне всегда хотелось, это Линкрофт и покой.

— И это все? — спросил он; все внутри сжалось.

Она твердо посмотрела на него, глаза у нее были ясные, и сердце его стиснуло так, что стало трудно дышать.

— Нет, не все. Мне хотелось иметь множество вещей, которые никогда не могли быть моими. Но это все, к чему я всегда стремилась.

Томас отступил.

— Я понимаю.

— Я знала, что вы поймете, — сказала она с улыбкой, которая проникла прямо ему в сердце. Потом она накинула накидку себе на голову, повернулась и исчезла в тумане.

Эм копалась в земле с наслаждением.