— Значит, это у тебя от природы. — Она помолчала и, не услышав ответа, продолжила: — Разумеется, ты был единственным ребенком в семье.

— Да, — коротко согласился он. Аурелия настойчиво продолжала:

— Иногда я беспокоюсь из-за того, что Фрэнни — единственный ребенок. Тебе хотелось бы иметь братьев или сестер?

Гревилл пожал плечами.

— Понятия не имею. У меня, их не было, и мне кажется, что я вообще никогда об этом не задумывался.

— Расскажи мне о своей матери, — потребовала она. Ты очень мало говоришь о ней.

— Не о чем говорить, — коротко ответил Гревилл, не отрывая взгляда от «Газетт».

Однако Аурелия не сомневалась, что он не читает.

— Она болела?

— Так говорили. — Глаза по-прежнему смотрели на газетные строчки.

— Говорили? Ты имеешь в виду — твой отец? Гревилл так резко отложил газету, что смял листы. Он заговорил, откровенно обдумывая каждое слово, лицо его было замкнутым, глаза ледяными:

— Начиная лет с двух, я видел свою мать в общей сложности пять или шесть раз. Она жила в отдельном крыле дома со своей прислугой и не проявляла ко мне абсолютно никакого интереса, и, насколько я могу понять, к отцу — еще меньше. Его никогда не было дома, и я смутно помню, как мне сообщили о его смерти как о чем-то мимолетном. Этого достаточно, чтобы удовлетворить твое любопытство, Аурелия?

Она вспыхнула.

— Я не любопытничала. Мы живем вместе, мы разговаривали о детях, и вопрос о твоем детстве был совершенно естественным. Мне жаль, что оно оказалось таким несчастным и одиноким. Может быть, это объясняет… — Она замолчала и закусила губу.

— Объясняет что? — спросил он очень мягко. Аурелия вздохнула.

— Ну, полагаю, твою отстраненность и отсутствие эмоций. Гревилл, для человека ненормально вот так, полностью отстраниться от всех уз, существовать в таком эмоциональном вакууме.

Гревилл пристально посмотрел на нее.

— Ты пытаешься мне сказать, что находишь это ненормальным? — негромко спросил он.

Аурелия взглянула на него со смешанным чувством раздражения, досады и разочарования.

— Ты не услышал того, что я сказала, Гревилл. Я не говорю о том, что не могу быть партнером для тебя в этом нашем лондонском предприятии. Я говорю о том, кто я такая, о том, что пытаюсь понять, кто ты такой. Для меня имеет значение, кто ты есть и почему ты стал таким, какой есть.

Она резко поднялась.

— Наш разговор нелеп — ты совсем не понимаешь, в чем суть. Мне нужно переодеться к обеду. — Она быстро вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Аурелия лежала в медной ванне перед камином в своей спальне, а Эстер поливала ароматизированной лимонной водой ее только что вымытые волосы. Аурелия чувствовала себя не в своей тарелке, ей было тоскливо, и даже при мысли о музыкальном вечере, на который пригласили отличного скрипача, бодрости не прибавлялось. Разумеется, ее отсутствие сразу заметят, и уже утром Корнелия начнет барабанить в дверь, но она придумает какую-нибудь отговорку.

— Я возьму поднос с обедом в свою гостиную, Эстер, — сказала Аурелия, отжимая длинные светлые локоны. — Подай мне полотенце и можешь идти ужинать. Я и сама справлюсь.

Открылась дверь, соединяющая ее комнату со спальней Гревилла, и на пороге показался муж.

— Венера, поднимающаяся из волн, — заметил он, быстро входя в комнату. — Позволь мне. — Вытащил полотенце из ее рук и начал, улыбаясь, энергично вытирать Аурелию.

В обычной ситуации это послужило бы прелюдией к небольшой любовной игре, но сегодня, к собственному удивлению и досаде, Аурелия не испытала ни малейшего желания.