Что вдруг показалось Элеоноре чудовищным, так это то, как использовали Хуаниту — бросили на произвол судьбы, несмотря на ее услуги.

У нее возникло непреодолимое желание убедиться, что ее догадки верны.

— Слим? — позвала Элеонора негромким голосом, но достаточным, чтобы привлечь внимание. — Расскажи о признании Хуаниты. Что она сказала? Какими именно словами?

Слим, сидевший неподалеку от нар, упираясь затылком в каменную стену, медленно повернулся к ней.

— А что?

— Это не простое любопытство, — сказала она и объяснила, что ее мучает. Слим покачал головой.

— Ничего подобного. Она призналась, что ее брата убили в битве в Вирджин-Бэй. Сказала, что вступила в близкие отношения с вашим братом, потому что думала, что сможет заставить его приносить ей бумаги и отчеты со стола полковника. Именно поэтому она заставила его наладить отношения с вами. Но потом поняла, что у него слишком много принципов, которые не позволят ему сделать это, и больше не просила, а сделала все сама.

— И она никогда не упоминала Нинью Марию?

— Нет. Но она обелила ваше имя, объяснив, что сделала это, мстя фаланге за брата.

Нинья Мария не заслуживала такой преданности. Несмотря на отсутствие доказательств, Элеонора не находила другого объяснения фактам. Она отвела взгляд и наткнулась на бледное лицо брата. Его тихое поведение чем-то привлекло ее внимание. Присмотревшись в бледном свете, проникавшем через окно, она заметила слезы боли.

День близился к концу. Мужчины прекратили игры, шутки и анекдоты. Они сидели и тихо разговаривали, а когда их глаза вдруг встречались, старались быстро отвести взгляд, словно боялись, что кто-то может прочесть их потаенные мысли. Иногда Слим поднимался и подходил к двери, не обращая внимания на выкрики в его адрес. Он стоял, обводя камеру внимательным взглядом. Иногда он делал несколько шагов за дверь и стоял с поднятой головой, как олень, учуявший опасность. После этих выходов он возвращался и присоединялся к остальным, к их неизбежному бесконечному ожиданию.

Отец Себастьян с опущенными под черной сутаной плечами явился на закате. Его сандалии прошаркали через камеру. Арестанты радостно уступали дорогу, догадываясь об отсрочке, когда его взгляд скользил мимо. Этот шаркающий звук все нарастал, пока не стал нестерпимым. Пульс участился. Слим, стоявший как на часах, выпрямился и повернулся к двери. Жан-Поль поднял голову, а Малина и Гонзалес посмотрели друг на друга. Луис отпустил руку Элеоноры, которую до того крепко сжимал, и медленно встал. Когда старик появился в проеме двери, он поклонился.

— Добрый вечер, святой отец, — тихо сказал Луис. — Мы вас ждали.

Признание, покаяние, их грехи — все было выслушано с сочувствием и всему дано прощение с трепетным достоинством, которое успокаивало больше, чем поспешные и помпезные церемонии соборного прелата.

— Не ты, дочь моя, — сказал отец Себастьян, когда Элеонора сделала шаг вперед, но не мог ей отказать в ее шепотом произнесенной просьбе.

А когда он, наконец, закончил, Луис коснулся его руки.

— Святой отец, могу ли я воспользоваться вашей добротой?

— Да, сын мой.

— Я хотел бы, чтобы вы справили венчальный обряд с этой леди.