— Я не хотел тебе помешать, — сказал Грант, стоя на пороге. — Я подумал, что проскользну, пока ты обедаешь. Я понимаю, что должен был войти через главный вход. Тебя хорошо защищают.

— Да. Ты не против… Ты… может, зажжешь лампу? — спросила она, сердясь на себя за нервную дрожь в голосе.

Лампа, едва заметная в полутьме, стояла на туалетном столике. Он пересек комнату, прислонил к кровати ружье, потом снял шляпу и повесил на ствол. Грант отрегулировал пламя, спокойно оглядел комнату, заметил большую кровать с покрывалом цвета морской волны и бледно-зеленой москитной сеткой, умывальник из розового дерева, туалетный столик с зеркалами и мягкий восточный ковер на полу.

— Совсем не так, как в Никарагуа, — сказал он, насмешливо улыбнувшись.

— Да, — кивнула Элеонора и добавила:

— Если ты не хотел меня видеть, зачем пришел?

— Не по той причине, о которой ты думаешь. — Он посмотрел на ее руки, державшие спящего мальчика. — Я пришел сказать «до свидания» своему сыну.

— До свидания? А куда ты теперь отправляешься?

— В Техас. В долине Рио-Гранаде у меня небольшое имение. Оно было куплено на деньги моей матери с тем, что все это перейдет ее детям, то есть мне, когда человек, за которым она была замужем, умрет. Сегодня я узнал о его смерти. Эта новость поджидала меня, когда я утром приехал в Новый Орлеан. Так что меня здесь больше ничто не держит и я возвращаюсь туда,

— Даже Уильям Уокер? — спросила она тихо. Грант покачал головой.

— Дядя Билли потерял мое доверие уже год назад. Я думаю, ты понимаешь, почему. Этот последний год я служил только из чувства долга, а мои иллюзии рассеялись. Никарагуа мы потеряли. Время начинать жизнь заново. Уокер не соглашается с этим. Он никогда не согласится, пока его не поставишь на колени перед расстрельным взводом. В нем слишком крепко сидят прежние идеи.

— Очень жалею, что я не смогла быть там до конца, — сказала Элеонора, опустив взгляд.

— А я нет, — ответил он хрипло. — Я не знал, где ты, но это было в тысячу раз лучше, чем беспокоиться, что тебя настигнет пуля в Гранаде или тебе придется работать с больными и ранеными в блокаду. Ты же слышала о Мейзи…

Она кивнула. И тут же, потершись щекой о волосики на макушке Майкла, спросила:

— А для тебя бы что-то значило, если бы на месте Мейзи оказалась я?

— Значило? — спросил он странным голосом, остановив взгляд на розовом румянце ее щек. — Это значило бы потерять сердце и душу. Ты — в моей крови, ты — воздух, которым я дышу, самая великая сила и самая страшная моя слабость. Единственная радость, которую я могу получить, и единственная боль. Я люблю тебя, Элеонора.

Она оставила Гранта много месяцев назад из-за гордости, страха и стыда. Теперь ей не важна гордость, раз он ее любит. Элеонора опасалась, что его любовь может перерасти в ненависть из-за того, что ему придется выбирать между нею и преданностью Уокеру и фаланге. Сейчас эта опасность миновала. За стыд предательства она заплатила тем, что оставила любимого человека и в одиночестве, без него выносила ребенка, ожидая каждый день, что Гранта могут убить в жестокой жаркой стране, которую она покинула. Но достаточно ли этого? В ее зеленых глазах зажглись изумрудные искорки, когда она подняла их на Гранта.

— А ты не хочешь взять меня и Майкла с собой?

— Взять тебя с собой? А все это? — спросил он медленно, обводя руками вокруг. — Дом, мебель, эти проклятые деньги, оставленные Луисом?

— Дом я хотела бы сохранить, чтобы мы могли приезжать, когда нам захочется цивилизации.