Бесстрастным голосом Грант сказал:

— За Уокера и твою попытку посягнуть на его жизнь.

— Ублюдок! — воскликнул Невилл. Рефлекторно предприняв еще одну попытку убить противника, его пальцы спустили курок.

— А вот это, — снова поднимая револьвер, сказал Грант, — за попытку продать право рождения моего сына!

Невилл выронил револьвер. Последняя пуля пробила его правую руку, и он упал, растянувшись на зеленой дорожке, поросшей клевером. Грант мрачно посмотрел на него, медленно повернулся и пошел.

Но человек на земле был жив и метался от боли. Доктор с побелевшим лицом двинулся к нему, сделав знак рукой двум другим, приглашая их помочь внести Невилла в дом. Потом кто-то закричал:

— Смотрите! Он стреляет!

Невилл, корчась на земле, дотянулся до пистолета и, держа его обеими руками, наставил на широкую спину Гранта. Полковник Генри, который шел вместе с Грантом, оттолкнул его и выхватил револьвер. Солдат-ветеран выстрелил первым, зрители бросились в разные стороны, не понимая в суматохе, кто стреляет и куда. Когда Элеонора опомнилась, Невилл лежал без движения на земле. Револьвер выпал из его ослабевших пальцев, глаза широко открылись, в услугах доктора он больше не нуждался.

Элеонора сидела в своей затемненной спальне. Последние лучи заходящего солнца проникали во дворик, но не могли попасть в комнату. Так ей хотелось. Когда она вернулась, ребенок плакал. Теперь он, успокоившись, спал у ее груди, а она сидела в кресле-качалке с высокой спинкой, которое выписала из Бостона для этой цели. Ей надо было положить Майкла в кроватку и одеться к обеду, но она не могла заставить себя пошевелиться.

Так приятно было сидеть, прислонившись к головке Майкла, и не думать. Ни о чем не думать.

Она не хотела вспоминать, как Грант стоял, явно не обращая внимания на выстрелы Невилла и посылая свои меткие пули. Не хотела вспоминать слова, которые он сказал о сыне, или те мучительные моменты, когда она опасалась за его жизнь. Элеонора не помнила, как оказалась дома, только потом всплыл в памяти экипаж, к которому ее, видимо, подвел кучер. Она не жалела, что пошла туда, — сидеть дома и ждать было бы невыносимо. Но если бы она не знала, как близко Грант находился от смерти, она не дрожала бы так и ее глаза не покраснели бы от еле сдерживаемых слез.

Движение во дворике привлекло ее внимание. «Может, коты проникли на кухню?» — подумала Элеонора. Но при звуке шагов — по лестнице явно шел не один человек — она посмотрела на дверь с раздражением, не ожидая никого в такое время. Затем, выделив голос няни из общего гула голосов, она забеспокоилась.

— Вам сюда нельзя, мсье, — говорила старая женщина.

Дверь спальни распахнулась, и вошел Грант. За ним толпились дворецкий, хватающий его за рукав рубашки, кучер, посудомойка и няня.

— Извините, мадам, — сказала старая женщина, обращаясь от имени всех.

— Этот человек воспользовался черной лестницей. Мы не могли его остановить. Может, послать за жандармами?

— Нет, нет, благодарю, — сказала Элеонора, обретая дар речи. — Все в порядке. Можете идти.

Прислуге это не понравилось, а няня, имевшая больше прав, чем остальные, замешкалась.

— Он язычник, мадам. Я останусь, пока он не уйдет.

— Нет необходимости, — сказала Элеонора. — Видишь ли, этот человек — отец Майкла.

Старая женщина, принимавшая роды у Элеоноры и бывшая рядом с ней долгие месяцы беременности и после, не могла понять, что творится с ее хозяйкой. Теперь ей все стало ясно.

— Извините, мадам, — сказала она и удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь.

Конечно, какие-то основания думать, что Грант — язычник, у няни имелись, подумала Элеонора, оглядывая его.