Well, cheers, Anna! At last! At last! You cannot imagine how happy I am! Look — isn’t it your White Нouse over there? The place your heroic friends defended during those dark nights and days!

Ну… да, — сказала я. — Знаешь, Мэй, мне кажется, это было так давно.

Беата молчала — да и что сказать! Что ее миллионер послал на баррикады пару УАЗов с водкой и пирожками? Ричард обернулся ко мне:

— Невозможно представить, что здесь стояли танки. А напротив — безоружные люди. Мэй читала мне ваше письмо, Анна.

It’s unbelievable!  Русские — героический народ.

— Но не слишком пунктуальный, — заметил мистер Пайн.

— Oh shut up, Dick, would you,  — сказала Мэй.

Мы выехали на кольцевую и довольно скоро свернули на какую-то магистраль. Машина следовала за фургоном, и его синяя корма с задней дверью по-прежнему колыхалась у нас перед глазами. Дверь была заперта снаружи на задвижку — иного способа закрыть ее не было, так что Тарик и Джим с дюжиной борзых до самого конца пути вынуждены были оставаться добровольными узниками.

Я задремала, открыла глаза, и тут мне показалось, что синий фургон впереди ведет себя как-то странно. Я присмотрелась. И точно: фургон слегка подпрыгивал и заметно покачивался, причем не в такт дорожным выбоинам. Сквозь мерный гул магистрали мне послышались глухие удары. Неужели изнутри?

— Валентина, — сказала я наконец, — посмотри, что там, впереди? По-моему, что-то не так.

Раздался звон разбитого стекла, на асфальт прямо перед нами брызнули осколки, и из бокового окошка под крышей синего фургона высунулся могучий кулак Тарика. В нем была зажата какая-то железка — может быть, монтировка. Он бросил ее, направив так, что чудом не попал нам в лобовое стекло. Вслед за этим из отверстия донесся рев.

— Обгоняй, — крикнула я Валентине, — скорей обгоняй фургон и останавливай у обочины — подай какой-нибудь знак водителю, ну, как у вас там принято — аварийку включай, что ли! Давай! Там что-то случилось! А! Да ведь они заперты! На задвижку!! Снаружи!!! Там же дышать нечем! А солнце-то! Ведь жара!

Валентина совершила маневр, и фургон пристал к обочине. Я выскочила и, крикнув водителю, чтобы помогал, бросилась назад, поднялась на скобе подножки и дотянулась наконец до запора синей двери. Полоса металла неожиданно легко скользнула в пазах, и дверь распахнулась. Мне показалось, что из фургона вырвалось облако нагретого пара.

Вслед за ним показался Тарик — в одних трусах. Его мощное тело блестело, будто его только что окатили ведром воды, по плечам и груди стекали струйки. Прилипшие к голове буйные кудри казались совсем черными. Он дышал тяжело, с наслаждением. Говорить не мог. За ним появился Джим — обнаженный до пояса и тоже мокрый. На руках его висело безжизненное тело Лелика.

К фургону уже подбегал мистер Пайн, за ним подоспели любители борзых и киношники. Через несколько минут собаки были разложены на пожухлой траве в тени ельника, подальше от обочины, чтобы не дышали бензином. Джим и Тарик сидя прислонились к стволу. Над ними стоял Пайн и обмахивал своей кожаной курткой распростертого Лелика. От теплового удара в синей душегубке больше всех пострадал именно он. Остальные борзые уже поднимались на ноги, ходили, свесив узкие головы на длинных шеях, некоторые даже порывались играть. Недвижного Лелика отливали из ведра — откуда-то взялась и вода.

Англичане в беде собрались вместе — сгруппировались под елками вокруг безутешного Джима — и недружелюбно поглядывали вокруг.