Вместе с Эдуардо мы совершили путешествие верхом, прикрепив наши вещи к вьючному животному, время от времени останавливаясь в пути по каким то лачугам, чтобы чем то перекусить и немного отдохнуть. У моего деверя, этого богатыря медвежьего вида, был такой же мягкий нрав, как и у его матери, и такая же, почти что детская, бесхитростность. Лишь в дороге мы и располагали временем, чтобы побеседовать наедине, тогда как ранее мы вдвоём никогда друг с другом не разговаривали. Он мне признался, что с детства писал стихи: «И как же их не писать, когда живёшь среди такой красоты?»,   добавлял он, указывая на близлежащие лес и воду, что нас окружали. Также молодой человек рассказывал, что сам напрочь лишён амбиций и, более того, любопытства к чему либо другому, как это можно заметить у Диего; Калефý его старшему брату вполне хватало. Когда тот в молодости путешествовал по Европе, он неизменно чувствовал себя потерянным и глубоко несчастным; юноша просто не мог жить вдали от столь любимой им земли. Господь был к нему крайне благосклонен, говорил сам мужчина, оттого и попустил своему рабу жить среди настоящего земного рая. Мы распрощались в порту, крепко обнявшись, «пусть Господь всегда тебя защищает»,   сказала я ему на ухо. Молодой человек пребывал в некотором смущении от столь торжественного прощания.

Фредерик Вильямс ждал меня на станции и, встретив, отвёз в экипаже в дом на улице Армии Освободителей. Муж бабушки немало удивился, увидев меня столь измождённой, и моё объяснение, что я была очень больна, так его и не удовлетворило. Продолжая разглядывать меня украдкой, тот, в конце концов, настойчиво спросил о Диего, была ли я счастлива, как поживает семья моих свёкра и свекрови и поинтересовался, приноровилась ли я к сельской жизни.

Будучи самым роскошным из прочего элитного жилья в этом квартале, особняк моей бабушки со временем стал таким же дряхлым, как и его хозяйка. На своих петлях висело лишь несколько ставень, а стены казались окончательно выцветшими. Окружавший его сад выглядел столь заброшенным, что даже весне никак не удавалось пробудить тот к жизни, отчего всё когда то живое, по прежнему окутанное печальной зимой, пребывало нетронутым. Изнутри всеобщее опустение было ещё худшим: некогда великолепные гостиные стояли практически пустыми, из них исчезли мебель, ковры и картины, также не осталось ни одной из знаменитых работ художников импрессионистов, послуживших поводом к немалому скандалу годы назад. Дядя Фредерик объяснил подобное тем, что моя бабушка, готовясь к собственной смерти, поспешила практически всё у неё имеющееся пожертвовать церкви. «Однако ж, полагаю, что ваши деньги остались нетронутыми, Аврора, потому что она до сих пор складывает каждый сентаво и держит под кроватью бухгалтерские книги»,   добавил муж бабушки, шаловливо мне подмигнув. Она, кто посещала храм лишь для видимости, кто всю жизнь питала отвращение к этому вечному скоплению священников попрошаек и чересчур любезных монахинь, непременно вьющихся близ оставшихся членов семьи, своевременно составила завещание, согласно которому католической церкви причиталось внушительное количество как вещей, так и денег. Никогда не терявшая деловой хватки, своей смертью женщина намеревалась купить то, что при жизни ей практически не пригодилось. Вильямс знал мою бабушку лучше кого бы то ни было и полагал, что любил её практически так же, как и я. Вопреки всем предсказаниям завистников, этот человек не украл всё состояние своей жены, чтобы затем в старости её бросить. Тот, напротив, только и делал, что годами защищал интересы семьи, был моей бабушке достойным мужем и намеревался находиться рядом до последнего издыхания своей любимой. Вдобавок он был готов сделать и того больше, лишь бы все последующие годы доказывать окружающим своё благородство.

У Паулины уже практически отсутствовала ясность ума, а успокаивающие боль лекарства держали её в таком состоянии, когда у человека более нет ни каких либо воспоминаний, ни желаний.