И теперь, когда он высказался, когда совершил, наверное, самую большую ошибку в своей жизни, сделав заявление, от которого уже не вправе отказаться истый джентльмен, он немного успокоился и почувствовал себя по-настоящему счастливым.

Если даже Нонни не до конца поняла, что именно он имел в виду, она почувствовала искренность его слов.

— Ты и в самом деле этого хочешь, Хьюби?

— Да, Нонни.

Она прильнула к нему, положив свою милую головку ему на грудь, и тихо проговорила:

— Позволь, я тихо поплачу вот прямо здесь. Можно?

Издали снова донеслись глухие ритмичные удары и металлический скрежет. Можно было подумать, что там трудится человек.

Как ни устали путешественники, они тут же воспрянули духом. Кое-кто привстал, другие приподнялись на локтях, и все напряженно вслушивались. Все равно здесь было так душно, а на полу жестко и неудобно, что спать оказалось попросту невозможным.

Из темноты раздался голос Мартина:

— Мне кажется, я ошибся, когда велел вам поспать. Здесь заснуть никому не удастся. Ну, и ладно. Зато мы сможем поговорить, правда?

Но никто не был расположен разговаривать. Во всяком случае, его никто не поддержал, не предложил темы, никто первым не заговорил. Но Мартин понимал, что этим людям сейчас, как никогда раньше, требовалось немного развеяться, пусть даже и за пустым, бессмысленным разговором. Поэтому он немного выждал и начал сам:

— А вы знаете, что будет самое смешное во всей нашей истории, если мы, в конце концов, выберемся отсюда?

— Да уж, смешней не бывает! — презрительно фыркнул Рого.

— То, что мы с вами — никто.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Мюллер. — Как это — никто?

— Кто это тут никто? — отозвался вопросом Мэнни Роузен.

— Ну, все мы. Никого такого особенно значительного среди нас и нет. Ну, подумайте сами. Кто мы такие? И какая кому разница, если мы отсюда не выберемся? Кто может от этого пострадать?

Мисс Кинсэйл с возмущением зашипела:

— Да как вы только можете даже произносить такие слова, мистер Мартин! Разве мы все не дети Божьи?

— Ну, у него очень много детей. Вспомните хотя бы тех, кто остался там, внизу, и уже не участвует в нашем соревновании, — напомнил Мюллер.

— А вы считаете, что торговать чехлами, в которые укладывают клюшки для гольфа, — дело несерьезное? Ха-ха!

Но никто не рассмеялся.

Мартин заговорил, и теперь никто бы его не остановил. Он говорил, чтобы отвлечь людей, которых взял под свою опеку, от грустных мыслей. Да и ему самому требовалось выговориться, а когда тебя никто не видит в темноте, это намного легче. Сейчас он, как и все остальные, представлял собой голос без тела, не более того.

— Я уверен, что вы не знаете, кем была большая половина людей на нашем лайнере. Ну, если не считать, разумеется, одного сенатора и еще одного профессора из Гарварда, который путешествовал со своей семьей. Ну, был еще один актер, имевший поклонников среди подростков. А вот я решил все это выяснить. Я пообещал своей жене, что буду вести дневник наблюдений, чтобы она смогла узнать все о моем круизе. Вот черт!

Он замолчал, но все уже ждали продолжения.

— Понимаете, я оставил дневник в своей каюте, там, внизу… Впрочем, это, собственно, уже ничего не меняет, бог с ним.

— И кто же были эти господа? — поторопил его Роузен. — Мы успели перезнакомиться с очень многими милыми людьми.

— Это были самые разные люди, — снова заговорил Мартин, — биржевые маклеры, руководитель рок-группы и одновременно бывший чемпион по роликовым конькам.