|
— И без тебя знаю. Пошли на конный двор сказать, чтоб ждали меня. Буду сегодня выводку смотреть. А оттуда на псарный двор пройду. Иван Фомич здесь? — В кабинете дожидается. Иван Фомич Синегубов — письмоводитель Струнникова. Это старый подьячий, которого даже в то лихоимное время нашли неудобным держать на коронной службе. Но Федор Васильич именно за это и возлюбил его. — Уж коли тебя из уездного суда за кляузы выгнали, значит, ты дока! — сказал он. — Переходи на службу ко мне, в убытке не будешь. Синегубов последовал приглашению, но, по временам, роптал, что предводитель жалованья ему не платит, а ежели и отдаст разом порядочный куш, то сейчас же его взаймы выпросит. Таким образом долг рос и, вопреки здравому смыслу, запутывал не должника, а невольного кредитора. Неоднократно Иван Фомич сбирался бежать от своего патрона, но всякий раз его удерживала мысль, что в таком случае долг, доросший до значительной цифры, пожалуй, пропадет безвозвратно. Напротив, Струнников, воздерживаясь от уплат, разом достигал двух целей: и от лишних денежных трат освобождался, и «доку» на привязи держал. Федор Васильич приходит в кабинет и начинает без церемонии одеваться перед письмоводителем. — Много делов? — спрашивает он. — Бумажка от губернатора пришла. Мудреная. Спрашивает, какой у нас дух в уезде. — Какой такой дух? — Я и сам, признаться… Мыслей, что ли, каких ищут. — А я почем знаю! Не жареное — не пахнет. Мыслей! Отроду не бывало, и вдруг вздумалось! — По поводу, говорит, недавних событий… француз, стало быть… Да вот извольте сами прочесть. — Эк их! Француз бунтует, а у нас — дух! Не стану я читать; пиши прямо: никакого у нас духу нет. — Слушаю-с. — А теперь с богом. У меня своего дела по горло. На конный иду, да и на псарню давно не заглядывал. Скажите на милость… «дух» нашли! Но Синегубов переминается с ноги на ногу и не спешит уйти. — Должку бы мне, Федор Васильич… хоть часточку! — произносит он нерешительно. — На что тебе? — Помилуйте! как же на что! своих денег прошу, не чужих! — Я тебя спрашиваю, на что тебе деньги понадобились, а ты чепуху городишь. Русским языком тебе говорят; зачем тебе деньги? — Все-таки… как же возможно! — Один ты, как перст, ни жены, ни детей нет; квартира готовая, стол готовый; одет, обут… Жаден ты — вот что! — Федор Васильич! — На табак ежели, так я давно тебе говорю: перестань проклятым зельем нос набивать. А если и нужно на табак, так вот тебе, двугривенный — и будет. Это уж я от себя, вроде как подарок… Нюхай! Струнников отпирает бюро, достает из кошелька двугривенный и подает его письмоводителю. — С богом. А на бумагу так и отвечай: никакого, мол, духу у нас в уезде нет и не бывало. Живем тихо, французу не подражаем… А насчет долга не опасайся: деньги твои у меня словно в ломбарте лежат. Ступай. Покончивши с письмоводителем, Федор Васильич отправляется на конный двор, но, пришедши туда, взглядывает на часы… Скоро одиннадцать, а ровно в полдень его ждет завтрак. — Сегодня я недолго у вас буду: дела задержали, — объявляет он, — выведите «Модницу»! «Модница» — молодая кобылка, на которую Струнников возлагает большие надежды. Конюха знают это и зараньше ее настегали, чтоб она взвивалась на дыбы и «шалила» перед барином. — Зачем на дыбы становиться даете? — командует барин, видимо, однако, довольный, что любимица его «шалит». — Отпустите поводья, пусть смирно идет… вот так! Арапник дайте! Старший конюх становится посредине площадки с длинной кордой в руках; рядом с ним помещается барин с арапником. |
