|
Пустошоночка у нее залишняя оказалась, продать охотится. А мы от добрых делов не прочь. — Когда же ты от добрых делов отказываешься! скоро все пустоша по округе скупишь; столько земли наберешь, что всех помещиков перещеголяешь. — Где нам! Оно точно, что валошами[ ] по малости торгуем, так скотинку в пустошах нагуливаем. Ну, а около скотины и хлебопашеством тоже по малости занимаемся. — Сказывай: «по малости»! Куры денег не клюют, а он смиренником прикидывается! — Зачем прикидываться! Мы свое дело в открытую ведем; слава богу, довольны, не жалуемся. А я вот о чем вас хотел, Федор Васильич, просить: не пожалуете ли мне сколько-нибудь должку? — А я разве тебе должен? — шутит Струнников. — Да тысячек с семь побольше будет. — А я думал, только три. И когда вы, черт вас знает, накапливаете! — Помилуйте! я и записочки ваши захватил. Половинку бы мне… С Раидиной рассчитался бы. — Половинку! чудак, братец, ты! зачем же третьего дня не приезжал? Я бы тебе в ту пору хоть все с удовольствием отдал! — Как же это, сударь, так? — Да так вот; третьего дня были деньги, а теперь их нет… ау! — Сколько уж времени, Федор Васильич, прошло! — И больше пройдет — ничего не поделаешь. Приходи, когда деньги будут, — слова не скажу, отдам. Даже сам взаймы дам, коли попросишь. Я брат, простыня человек; есть у меня деньги — бери; нет — не взыщи. И закона такого нет, чтобы деньги отдавать, когда их нет. Это хоть у кого хочешь спроси. Корнеич! ты законы знаешь — есть такой закон, чтобы деньги платить, когда их нет? — Не слыхал. Много есть законов, а о таком не слыхал. — Вот видишь! уж если Корнеич не слыхал — значит, и разговаривать нечего! Ермолаев слегка мнется, как будто у него в голове сложилась какая-то комбинация, и наконец произносит: — Вот что, сударь, я вам предложить хочу. Пустошоночка у вас есть, «Голубиное Гнездо» называется. Вам она не к рукам, а я бы в ней пользу нашел. — Как тебе пользы не найти. Ты и самого меня заглотаешь — пользу найдешь. — На что же-с! В ней, в пустошоночке-то, и всего десятин семьдесят вряд ли найдется, так я бы на круг по двадцати рубликов заплатил. Часточку долга и скостили бы, а остальное я бы подождал. — Нельзя. — Отчего же-с? Цена, кажется, настоящая. — Хоть разнастоящая, да нельзя. — Помилуйте! что же такое? — А то и «такое», что земля не моя, а женина, а она на этот счет строга. Кабы моя земля была, я слова бы не сказал; вот у меня в Чухломе болота тысяча десятин — бери! Даже если б и женину землю можно было полегоньку, без купчей, продать — и тут бы я слова не сказал… — Уговорить Александру Гавриловну можно. — Попробуй! Наступает минута молчания. Ермолаев испускает тяжкий и продолжительный вздох. — А я было понадеялся, — произносит он, — и к Раидиным надвое выехал; думал: ежели не сладится дело с вами — поеду, а сладится, так и ехать без нужды не для чего. — Стало быть, ехать нужно. — И то, видно, ехать. Как же, сударь, должок? — Пристал! Русским языком говорят: когда будут деньги — всё до копейки отдам! Федул Ермолаич снова вздыхает, но наконец решается сняться с места. — Нечего, видно, с вами делать, Федор Васильич, — говорит он, — а я, было, думал… Простите, что побеспокоил напрасно. Он уж совсем собрался уходить, как Струнникову внезапно приходит в голову счастливая мысль. — Стой! — восклицает он, — лесу на сруб купить хочешь? — Не занимаемся мы лесами-то. По здешнему месту девать их некуда. |
