Хлопок ладони по ладони, и Такэда ушел. Но не успел Сухов углубиться в анализ разговора, как в прихожей прозвенел звонок.

Наверное, забыл что‑то, подумал танцор, считая, что вернулся Такэда. Но это была Ксения.

Изумление Никиты было таким глубоким, а радость — такой очевидной, что гостья засмеялась.

— Не ждал? Или уже слишком поздно? Я молоко принесла. — Тут Ксения заметила бинт, следы драки на лице танцора, и оборвала смех. — Что с тобой?! Попал в аварию?

— Свалился со стула, — пошутил Никита, отбирая у девушки сумку. — Проходите, Ксения Константиновна. Мы тут с Толей только что плюшками баловались и кофе пили, могу и вас напоить.

Художница, одетая в сарафан. — подчеркивающий фигуру, — и плетеные туфли‑сандалии, впорхнула в гостиную, тревожно оглядываясь на идущего следом хозяина. Никита вспомнил индийский миф о Тилоттаме. Она была так прекрасна, что, когда впервые проходила перед богами, Шива сделался четырехликим, а на теле Индры проступила тысяча глаз. Ксения выглядела так Же великолепно, как и Тилоттама, и снова сердце Никиты дало сбой: он еще не верил, что такая красота осталась без присмотра, и от мысли, что кто‑то имеет на нее больше прав, настроение упало. Оно упало еще больше, когда по ассоциации с Индрой вспомнились глаза на теле несчастного старика, убитого «десантником» в парке. «Вестник»… Что за весть он нес? И кому? Уж не этот ли знак в виде звезды?!

Сухов невольно обхватил левой рукой запястье правой. Ксения поняла этот жест по‑своему:

— Болит? Бедненький! Давай полечу. Толя говорил, что у меня задатки экстрасенса. Он не рассказывал? — Девушка усадила хозяина на диван и стала разглядывать звезду на руке, изгибая брови в недоумении; веселость ее исчезла. — На синяк не похоже… ожог?

Но почему такой идеальной формы? Звезда… символ вечности и совершенства. Странно!

Никита отнял руку и отнес молоко на кухню, крикнул:

— Сейчас приготовлю кофе, посиди минуту. Вина выпьешь?

У меня есть киндзмараули и миндаль.

— Не сегодня, Ник. Не обижайся, ладно? Я на минуту забежала, к бабушке надо зайти.

— Я провожу, — заверил Никита, а в ушах снова и снова звучали слова Толи: «Один человек — весть, два — уже вторжение». Кто же был тот второй, убитый в парке первым? Если второй был Вестником, то кем был первый? И почему Такэда придает этому такое значение? А главное, почему связывает те события с ним, акробатом и танцором, ни сном ни духом не помышляющем о каком‑то там «пути»?..

Они пили кофе с молоком, шутили и смеялись. Ксения уже успокоилась, хотя иногда на ее чело набегало облачко задумчивости. Она рассказала Никите, что Толя вычислил по Пифагору ее священные числа — двойки, и у нее их оказалось целых три.

— Он говорит, что это знак высоких экстрасенсорных способностей и биоэнергетики, — смеясь, сказала художница. — И знаешь, я ему верю, ведь его числа — три восьмерки — видны самым натуральным образом.

— У меня тоже видны. — Никита с улыбкой оголил плечо и показал четыре маленьких родинки, похожих на цифру семь. — Как видишь, и я в свою очередь меченый, так что… — Сухов споткнулся, заметив, как побледнела Ксения. — Ты что?!

Девушка закусила губу, попыталась улыбнуться.

— Не обращай внимания. Но этот знак…

— Знак ангела, если верить Оямычу.

— Странно…

— Что странно? Не хватало, чтобы и ты тоже говорила загадками.