Ногути и не подозревал, что он скорее всего ничуть не любит природу. Люби он природу, он, без сомнения, по-настоящему любил бы Кадзу. Ногути представлял себе красоту природы по тем остаткам зарослей в Мусасино, сохранившимся в Коганэи, которые видел во время прогулок. Но эти старые сакуры, эти огромные вязы, эти облака, это вечернее небо были не более чем идеальным автопортретом, нарисованным его искренней неуклюжестью.

Кадзу все не открывала глаз.

В это мгновение от перспективы вечно беспокойной семейной жизни Ногути совсем растерялся. Кадзу, даже если потрясти ее сейчас за плечо, и бровью не поведет – так и будет сидеть как каменная. На все последующие годы до самой его смерти мир застынет в невероятной, невообразимой форме.

Кадзу медленно открыла глаза.

За это время ее разум решительно преодолел препятствие, и она пришла к единственно возможному для себя ответу. В плотной темноте за опущенными веками она всем телом ощутила обволакивающее, постоянное влияние мужа и ответила с безупречной логикой, как никогда прежде:

– Мне жаль, но другого выхода нет. Я вновь открою «Сэцугоан». Буду работать как проклятая и обязательно верну всем долги.

Сейчас Ногути ее ненавидел. Вчера весь вечер он был в ярости, сегодня, после того как увидел Ямадзаки, а затем Кадзу, его гнев улегся. Ногути решил все уладить с женой, выказав ей небрежную холодность. Поэтому, когда Кадзу с достоинством выбрала один из двух навязанных им вариантов, Ногути не ожидал, что в нем вспыхнет такая отчаянная ненависть.

Какой ответ он хотел услышать? Пропала бы ненависть, выбери Кадзу другой ответ?

Когда Ногути ударил ее за своеволие во время предвыборной кампании, он не был так расстроен, как сейчас, когда Кадзу во всей полноте овладела его же логическим оружием и стала достойным противником.

На сей раз она не пролила ни слезинки. Ее белое лицо было ясным, она сидела прямо, пышная фигура дышала спокойствием искусно вырезанной деревянной куклы.

Взглянув Ногути в глаза, Кадзу тут же прочла ненависть, пылавшую в его худом благородном старческом лице. То был не взгляд учителя и не порицающий взгляд привередливого, излишне терпеливого отца. Поняв его смысл, Кадзу вздрогнула от радости.

Снаружи, из-за плотно закрытых раздвижных стен не доносилось ни звука. Свет лампы в комнате неожиданно сделался ярче, скромные книжные полки, стол, ножницы на столе, блеклая мебель – все, казалось, сверкало и проступало четче обычного. Пахли травой новые циновки.

Супруги долго смотрели друг на друга. Кадзу впервые выдержала взгляд мужа. Ногути гневно дернул плечами; он ненавидел жену всем своим существом. Кадзу даже боялась, что он упадет в обморок.

Всерьез испугавшись, она задумалась, как ему помочь. Но теперь она уже не могла до него дотянуться; силой, которая могла бы успокоить Ногути, владела только Кадзу, но ему она больше не принадлежала.

С Ногути творилось похожее: ярость понемногу стихала, но он знал, что остались только временные меры. С той секунды, как Кадзу дала ответ, он уже ничего не мог добиться от нее кулаками, и, как бы нелепо это ни выглядело, сейчас его руку удерживали правила приличия. От этой любезности Кадзу чувствовала себя так, словно ее завернули в мокрый саван.

Прошло довольно много времени, прежде чем Ногути заговорил:

– Вот как? Тогда начнем бракоразводный процесс. Я так понимаю, ты не возражаешь.

Глава девятнадцатая

Перед банкетом

По обоюдному согласию Ногути вычеркнул Кадзу из семейного списка. Она собрала свои вещи и вернулась в «Сэцугоан». Как только слухи об этом распространились в обществе, работники, которые разошлись после закрытия ресторана, один за другим стали возвращаться с просьбой снова их принять, чем растрогали Кадзу до слез.

Дом пришел в запустение, но больше всего заброшенность ощущалась в саду.