Картер нахмурился, оглянулся на парней, устремившихся к автобусам и к машинам, срывающимся с места на стоянке, скрипя тормозами и визжа резиной, или на начавшийся безумный импровизированный футбольный контакт на лужайке перед школой.

— Это — история жизни, Картер, и все происходит так, как люди привыкли это делать, — пауза. — Ведь тебе нравится запах собственного дерьма, не так ли?

— Бог мой, Арчи… — начал возражать Картер, но, не находя подходящих слов, не знал, что на такое можно ответить. Несколько минут тому назад склоняя голову в молитве о душе Брата Юджина, почему-то именно он ощущал вину, хотя и не имел никакого отношения к событиям, связанным с комнатой № 19. Молитва не принесла ему облегчения. Он почувствовал себя беспомощным, опустошенным и с трудом дождался, когда закончится эта месса, чтобы при первом же случае уйти прочь. Уйти куда? К Арчи Костелло и к его мерзким словам.

— Подумай об этом, Картер, — сказал Арчи. Он подтянулся, зевнул и пошел, и не попрощался. Он никогда и ни с кем не здоровался и никогда не прощался.

Арчи пересекал лужайку, легко просачиваясь через толпу учащихся. Зная о его присутствии, они освобождали дорогу, расступались, чтобы дать ему пройти.

«Каждый думает, что именно его дерьмо хорошо пахнет».

Голос Арчи эхом отдавался в сознании Картера.

«Тебе ведь нравится запах собственного дерьма, не так ли?»

Ладно, ладно.

Было бы еще что-нибудь кроме этого.

И было. Но что, Картер не мог себе объяснить.

Дэвид Керони ждал, когда останется дома один. Его отец все еще задерживался на работе в «Хенсен-Транспортейшн-Компани», где был управляющим по перевозкам, а мать уехала в центр города за покупками вместе с его братом Энтони — заядлым теннисистом, и, естественно, ему была нужна новая ракетка. И мать не могла не воспользоваться этой поездкой, чтобы сделать еще какие-нибудь покупки для своих целей, в то время как Энтони будет ходить по спортивным магазинам. Каждый раз она составляла длинные списки того, что нужно купить. Так или иначе, Дэвид знал, что, по крайней мере, пройдет час или полтора, прежде чем они вернутся домой. Времени было достаточно.

Когда этим утром его разбудил будильник, он еще не знал, что этот день настал. Но то, что он должен был совершить, не было результатом внезапного решения. Он знал, что где-то в этом году его жизнь должна оборваться, вероятно, где-нибудь летом, когда медленно потекут дни, недели и месяцы. Он не был до конца уверен, что в нем созрела эта идея, но уже точно знал, что должен закончить это отчаянное стечение обстоятельств, в которое превратилась его жизнь, и что в скором времени это произойдет, и все закончится. Закончится тоска, душевное опустошение, с которым он куда-то устало тащился без какой-либо цели, словно свалившись с неизвестной планеты, невидимой и недосягаемой, без аппетита или желаний. Пустота, недосягаемость, одиночество, нелюбовь. Забавно. Он только знал, что если он покончит этой жизнью, то все тогда станет на свои места. В нужный момент, в нужное время.

И вот он настал — этот день и этот час.

Ему показалось, что он на легком дыхании поднялся к себе наверх, аккуратно разложил все учебники на столе около своей кровати. Он вяло рассматривал их, понимая, что сегодня вечером у него не будет никакой необходимости делать домашнее задание, отметки за которое уже не имели никакого значения. Это заставило его улыбнуться, но улыбка была без радости и тепла. На протяжении всех прошедших недель, он продолжал делать уроки, есть, принимать душ, мылить шампунем волосы, ждать школьный автобус, отвечать на уроках, разговаривать с одноклассниками и с членами семьи, и никто — никто не мог догадаться, что в действительности он был уже где-то не здесь, что уже не жалел слов в беседе, в классе на уроке или за обедом, держа в стороне лишь самое важное — то, чем был он сам: «Я.