— Удивительно! — Плиний спешно записывал. — Расскажи подробнее.

— Он был плотником и рыбаком. Ирод, я и наши женщины отчалили вместе с ним на его корабле, порыбачить, попить вина. Я тогда ведь путешествовал с моей милой Кальпурнией, вырвавшись из когтистых лап жены. Мы были все одного возраста: молодые мужчины и женщины. Даже я тогда был счастлив, хотя считал, что мне это не дано… Я пролил вино в озеро, и назареянин еще пошутил, что превратит воду в вино и выловит всю рыбу!

— Но чудо не произошло?

— После рыбалки мы просидели на берегу до самого заката. Ироду не терпелось пройти в город, и он ушел в поисках других удовольствий. Мы с назареянином остались наедине.

— Что он тебе сказал?

— Он сказал, что я должен покорно принять эти муки, что они защитят меня и приведут к величию, о котором я едва мог мечтать. Я и понятия не имел тогда, о чем он. К величию… Меня, Клавдия Калеку, невзрачного племянника великого императора Тиберия, которого мало кто выносит в Риме, изгнанного и отверженного всему и вся! Тогда многие мои ровесники уже снискали славу, став легионерами.

— Он узрел в тебе ученого мужа и будущего императора, — прошептал Плиний. — Он видел твою судьбу. Он был удивительно проницательным человеком, принцепс!

— Я не верю в судьбу. И вот опять ты заладил — принцепс-принцепс…

— Какое будущее ждало его самого? Того назареянина? — Плиний умело вернул разговор в нужное русло.

— Он упомянул об этом. Сказал, что однажды растворится в неизвестности, а потом весь мир заговорит о нем. Я предостерег его. Посоветовал обходить липкие сети тех, кто станет использовать и обманывать его. Назарет — прелестный уединенный уголок… не знаю, понимал ли назареянин вообще, на что способны люди. Сомневаюсь, что он видел, как распинают на кресте.

— А что же Ирод Агриппа?

— Ирод был с нами, когда назареянин сказал, что ему не нежны ни посредники, ни толкователи. Ирод назвал их по-гречески «апостолами». Он был довольно резким человеком, всегда открыто говорил, что думал. Мой милый друг… Его, правда, не заинтересовали речи нашего нового знакомого, но, видя, что я увлечен, он решил, что, когда придет к власти, будет терпим к назареянину.

— Вроде бы позже этого человека казнили, да? — спросил Плиний.

— Его распяли в Иерусалиме в последний год правления моего дяди Тиберия. Назареянин говорил мне, что предложит себя в качестве жертвы. Предвидел ли он свою смерть, распятие на кресте?.. Не знаю, но не в этом дело. Человек, с которым я тогда познакомился, не хотел умирать. Он радовался жизни. Мы вспоминали древние легенды о принесении людей в жертву. Распространенный ритуал среди семитов и иудеев. Назареянин прекрасно знал историю своего народа, знал, как затронуть сердца братьев. Думаю, говоря о жертве, он имел в виду лишь символ, а не свою смерть.

— Удивительно, — пробормотал Плиний. — Ты упомянул Генисаретское озеро? Точно не Мертвое море? Оно очень соленое, насколько мне известно. — Плиний, обмакнув перо в чернильницу, написал что-то на оставленном пустом месте на пергаменте. — Рассказанная тобой история станет прекрасным дополнением к главе об Иудее. Спасибо тебе, Клавдий.

— Подожди! Это еще не все. Я тебе даже не показал его.

Клавдий встал и нетвердым шагом подошел к книжному шкафу, в котором хранилась библиотека Филодема. Отодвинул несколько свитков на средней полке и сунул руку в темную нишу за шкафом. Затем, шатаясь, подошел к столу и, тяжело опустившись рядом с Плинием, протянул ему небольшую деревянную трубу.