Как я понял, количество особей имеет значение лишь в том случае, когда речь идет о стайных животных. Стая, расположенная выполнить приказ, скажем, если ей приказано явиться куда‑то и что‑то съесть, еще и добавляет Олегу сил. Если же приказ неприятен… мальчик говорит, что очень тяжело заставлять диких животных пересекать, например, шоссе, да, в этом случае, конечно, приходится напрячься. Я спрашивал о предельном количестве, которое можно взять под контроль. Олежка не понял. Сказал, что контролировать нужно людей, а животных достаточно попросить или заставить. Что же до того, скольким он может приказывать… он не знал. То есть ему еще не случалось дойти до предела.

Приказывать Олежка умеет только теплокровным. Но, знаете, змеи обожают его. Змеи и пауки. Мальчик утверждает, что это потому, что он умеет правильно вести себя.

Говорит, у меня тоже получится, если постараться Не знаю. Я ни разу не рискнул проверить. Не люблю… Ползают, извиваются, блестят. Нет. Слишком уж не мое. А Олег, он даже двигается… трудно сформулировать так, чтобы вы поняли, что я имею в виду. В общем, движения очень плавные, мягкие, грациозные и… быстрые. Пока я не запретил ему вспоминать о родителях, мальчик рассказывал, что отец и мать заставляли его учиться у животных тому, как нужно себя вести. В том числе, видимо, и как нужно двигаться. Он научился. Он вообще очень способный ученик.

Правда, сейчас Олегу уже не нравятся маски. Воспитание – это палка о двух концах. Я пытался внушить моему мальчику, что он стоит над людьми. Казалось бы, чего проще – принять на веру собственное превосходство. Нет, не получилось. «Над» не получилось, зато получилось «вне». И теперь ему противно притворяться человеком. Если раньше Олежка воспринимал свои перевоплощения как забавную игру, сейчас ему кажется, что, надевая очередную личину, он… надевает чужую грязную одежду. И опять же, я единственный, с кем он может общаться без притворства, оставаясь самим собой. Не буду скрывать, чем дальше, тем больше то, во что превращается Олег, начинает меня пугать. Но, с другой стороны, ведь я сам делаю это с ним. Я поставил себе цель и иду к ней, ваяю из драгоценного мрамора скульптуру, которая стоит в тысячи раз дороже, чем камень. Захватывающий эксперимент! Хочется верить, что процесс не выйдет из‑под контроля.

Айрат сидел на койке и старательно сочинял письмо домой. В смысле, на Землю. В общем, девушке он письмо сочинял. Леночке своей.

Сочинялось плохо. В голову лезла всякая романтическая чушь, но чушью этой были полны все предыдущие письма, и хотелось уже рассказать Ленке, что такое на самом деле служба десантника.

Хотя, конечно, служба как таковая еще не начиналась.

Но ведь можно было считать службой короткую, двухнедельную, командировку на Весту. Туда отправили роту, а вернулись невредимыми лишь пятеро курсантов.

Айрата переполняло что‑то похожее на гордость. Одним из пятерых был он. А еще, разумеется, Тихий с Азатом. Три танкиста. Четвертый – Женька Шраде по прозвищу Лонг А пятый – Отто Ландау, чтоб ему пусто было. Свихнувшийся на чистоте своей крови немец, собака синяя, вытащил потомственного еврея Шраде, едва не потеряв собственную голову. В итоге целы остались оба, хотя с тем же успехом оба могли бы погибнуть. Ландау получил благодарность и был назначен командиром взвода. Произведен в сержанты, так же, впрочем, как все «три танкиста».

Положа руку на сердце, звание свое Отто заслужил, и следовало бы за него порадоваться, но не получалось. Да и как прикажете радоваться за человека, который относится к тебе с брезгливым высокомерием и даже не пытается это отношение скрыть или хотя бы как‑то смягчить.