— Ну, вот теперь и у тебя истерика, — чуть смущенно произнес в трубке позабытый Валерий. — В общем, я понял, давай.

— Ладно. И учти, Валера, если вдруг я тебе позвоню и попрошу о встрече или приехать на остров… можешь послать меня туда, куда ты обычно всех посылаешь, потому что это буду не я.

— Хорошо, — к его удивлению, в голосе Нечаева проскользнули легкие нотки огорчения. — Ну, пока.

Роман бросил телефон на кровать и откинулся на подушку, заложив руки за голову и игнорируя Гая, который, сидя на кровати, угрожающе рычал, вздернув верхнюю губу. Он чувствовал себя до отвращения беспомощным. Взваливать всю ответственность на чужие плечи, а самому либо ударяться в бега возможно на всю жизнь, либо покорно ждать своей участи?..

— Твоя вода, — Рита с грохотом поставила графин и стакан на тумбочку, не взглянув на Романа, после чего сгребла с тумбочки сигареты, открыла балконную дверь и вышла на улицу. Гай тяжело спрыгнул с кровати и процокал когтями следом за хозяйкой. Савицкий выругался, налил себе ледяной воды и одним махом осушил стакан, потом через оконное стекло сердито посмотрел на девушку. Рита стояла, облокотившись на перила, и поднявшийся ветер развевал ее волосы, играл полами длинного халата, то и дело подбрасывая их вверх, словно диковинные расписанные цветами крылья, отчего казалось, что она вот-вот сорвется с балкона и улетит куда-то безвозвратно. Охваченный непонятным страхом, Роман соскочил с кровати и вышел на балкон, где был встречен зловещим рычанием бульдога, улегшегося у ног хозяйки. Не обращая на него внимания, Роман облокотился на перила, глядя вниз, на сад, по которому ветер катил зеленые волны, и в облаке брызг над искусственным водопадом переливалась маленькая радуга. Вдалеке было видно белое пятно черемухового парка, левее ослепительно сияли купола Успенского собора, а по озеру деловито сновали катера, лодки и лодчонки. Позднее утро, обычное рабочее утро для большинства аркудинцев. Любопытно, будет ли у него еще когда-нибудь обычное рабочее утро?.. Э, нет, господа, это уже совсем скверно — с такими мыслями впору пойти и застрелиться!

Он стоял и смотрел на город — с балкона открывался отличный вид на Аркудинск — пожалуй, единственное достоинство этого дома. Смотрел на причалы и купола церквей, на густые липы, высоченные мрачноватые ели и стройные березы, из-за которых выглядывали безликие девятиэтажки и старые классические здания, а бревенчатых пряничных домиков было не видно вовсе. Солнце сияло в бесчисленных окнах, и за каждым из этих окон шла чья-то жизнь — настоящая, никем не придуманная и не написанная. Жизнь — не книга, Денис или кто ты там, никак не книга. Жизнь все равно сделает по-своему, и рано или поздно ты не сможешь всего предусмотреть — она слишком взбалмошна, слишком неожиданна. Сюжет книги можно продумать, но продумать настоящую жизнь практически невозможно. А город — это просто город. Не молодой и не старый, не большой и не маленький. Обычный город, каких тысячи, и самые обычные живут в нем люди. Обычные для своего времени — времени, когда бояться и осторожничать только на пользу… хоть это и отнюдь не всегда правильно. Аркудинск доверху наполнен тайнами — большими и маленькими, но разве зачарован он некоей злой силой? Есть только одно — если живешь в нем с самого рождения, то связан с ним накрепко, и ты такая же часть его, как и он — часть тебя. Но какой его частью стал Лозинский, злобное безумное существо, которое любило пугать и везде видело лишь равнодушие?

Он не смотрел на молчащую Риту, но ощущал ее присутствие больше, чем если бы обнимал ее. Ощущал ее страх, злость, непонятную тоску и почти детскую обиду. Полы развевающегося халата то и дело задевали его, ветер доносил легкий запах цветочного мыла и чистой кожи, но в то же время стоящий рядом человек казался каким-то нереальным — вроде бы здесь, а протянешь руку — и никого там не окажется, только ветер, бывший сегодня таким теплым… Как это странно — вначале хочешь, чтобы этот человек никогда не существовал, а потом вдруг неожиданно осознаешь, что можешь простить ему что угодно — даже то, что по его невольной вине можешь перестать существовать сам.