Наверное, я все же сильно устал. Как-то вдруг я почувствовал, что совсем выдохся. Когда в семь часов я подходил к нашему кафе, мне было все безразлично.

«На меня обрушилось слишком много впечатлений, - подумал я. - Стоит мне немножко отдохнуть, и все наладится».

Но успокоительные мысли скользили мимо, обтекали меня.

У входа в кафе я увидел вызывающе модную машину. Единственную. Других машин не было. Я почувствовал к ней инстинктивную антипатию. Я толкнул стеклянную дверь кафе и сразу увидел Энн.

О моя Энн! Я, наверное, сильно ослабел; от. умиления у меня навернулись слезы. Энн совершенно не изменилась. Впрочем, нет, она курила. Раньше я не видел ее с сигаретой. Потом, присмотревшись, я заметил, что она похудела и загорела. Голубые глаза ее стали совсем прозрачными.

- Садись, - сказала она, - что ты будешь пить? Мне захотелось пива. Энн пила какую-то жижу лимонного Цвета. Я стал рассказывать. Сжато и точно, как сэр Генри.

- Энн, что с тобой? Ты меня не слушаешь? Где ты сейчас, Энн? - спросил я, поймав ее отсутствующий взгляд.

- Ничего, я слушаю и думаю. Продолжай. Я начал говорить ей про де Морана, но она перебила меня.

- Все это я уже знаю, мне рассказали отец и другие… люди. Что ты собираешься делать дальше?

Наверное, я все же очень сильно устал. Раньше я никогда не испытывал раздражения, если рядом была она.

- Ну, если тебя это не интересует…

- Меня все это, конечно, очень интересует, - неожиданно ласково сказала она. - Но пора подумать о нас. Наше будущее. Я хочу ясности. Ты должен высказаться определеннее. Это теперь главное… Собираешься ли ты оставить университет и поступить в фирму? Мы же договорились, но ты опять обманул меня.

- Энн, я не обманывал тебя, дорогая, пойми меня правильно. Я не могу бросить работу на полдороге. Это будет зря потраченное время, и только. Мне нужно окончить исследование, возможно, придется снова слетать в Бразилию.

Я осекся. После долгой разлуки нельзя говорить о новом расставании. Да и не собирался я в Бразилию! Просто это торчало у меня в подсознании и лезло на язык.

- Вот как… - губы Энн сжались в тонкую черточку. - И надолго?

- Не знаю. Месяца на два, на три.

- Значит, на четыре, на пять, на шесть… Теперь я знаю, что твои сроки надо удваивать.

Она замолчала и отвернулась к темному стеклу. Происходило непоправимое, и ничего нельзя было сделать.

- Ну, наконец, - сказала она и повернулась ко мне, - а если я тебя очень попрошу, попрошу так, как я умею просить… ради меня оставить немедленно университет и никогда, понимаешь, никогда не уезжать в Южную Америку, ты сделаешь это? Для меня, понимаешь, для меня, я тебе за это всей жизнью своей заплачу, понимаешь?

У меня пересохло в горле.

- Энн, что с тобой, детка? Энн, успокойся! Она яростно замотала головой, золотые волосы пролились сверкающим водопадом.

- Только «да» или «нет»! И сразу же! - крикнула она.

- Когда это нужно сделать? - спросил я, глотая сухую пустоту.

Она подняла на меня полные слез глаза. Только теперь я видел боль, которую причинял ей.

- Завтра.

Как мне хотелось сказать ей «да»! Но это значило растянуть эту боль и обиду на всю жизнь, на те тысячи ночей и дней, которые мы проведем вместе. Это значило положить эту боль в нашу постель и оставить ее нашим детям, это значило…

- Нет, - сказал я.

Мне показалось, что сейчас она меня ударит.

- Пойдем, - она встала и пошла к выходу. Я последовал за ней. - Я поеду одна.

«Откуда эта проклятая машина? - подумал я тогда. - У сэра Генри только потрепанный «ройс»…

Стремительные, как космические ракеты, красные оперения тормозных огней долго еще мерещились мне в густой синеве вечера.