– Ты работаешь? – спрашивает она.

– Да, я…

Я запинаюсь, что случается со мной каждый раз, когда мне приходится говорить о своей несолидной, мишурной работе. Особенно с такими собеседниками как Сэм, несущими на себе печать непреходящей нищеты. Ее нужда видна во всем – в спустившихся петлях на колготках, в замотанных скотчем ботинках, в тяжелом взгляде. От нее радиоволнами исходит отчаяние – мощное и бросающее в дрожь.

– Можешь не говорить, – говорит она, – ты ведь меня даже не знаешь.

– Я… блогер?

Звучит как вопрос. Будто я понятия не имею, кем на самом деле являюсь.

– У меня есть сайт. Называется «Сладости Куинси».

Губы Сэм приоткрываются в вежливой улыбке.

– Милое название. Там типа котята и прочая такая хрень?

– Выпечка. Торты, печенье, кексы. Я выкладываю фотки и советы по украшению. Еще рецепты, очень много рецептов. Мои блюда показывают даже на Кулинарном канале.

О Господи. Зачем я хвастаюсь? Даже я хочу сама себе врезать. Но Сэм в ответ лишь отрешенно кивает головой.

– Круто, – говорит она.

– Это довольно увлекательно, – произношу я, сумев наконец понизить тон голоса.

– А почему выпечка? Почему не проблема голода во всем мире, не политика, не…

– Не котята и прочая хрень?

На этот раз она улыбается широко и искренне.

– Ну да, они самые.

– Я всегда обожала делать сладости. Это одна из немногих вещей, которые у меня получаются. Это меня расслабляет. Доставляет настоящее удовольствие. После… – я опять запинаюсь, хотя на этот раз совсем по другой причине. – После того, что со мной случилось…

– Ты хочешь сказать, после убийств в «Сосновом коттедже»?

Поначалу я удивляюсь, что ей знакомо это название. Но потом понимаю, что это вполне естественно. Мне же известно, что такое «Найтлайт Инн».

– Да, – говорю я, – после случившегося я жила с родителями и очень часто пекла что нибудь для друзей и соседей. В качестве благодарности. Они так меня поддерживали. Каждый вечер новый пирог или кекс… и так несколько недель подряд.

– Ох уж эта еда.

Сэм подносит пальцы ко рту и принимается грызть заусенцы. Рукав ее кожаной куртки соскальзывает вниз, обнажая на запястье темное пятно. Татуировка, спрятанная подальше от посторонних глаз.

– Ты, видимо, жила в хорошем районе.

– О да.

Сэм сжимает зубами заусенец, дергает и выплевывает его.

– А вот я нет.

Мы умолкаем. У меня в голове проносятся вопросы личного плана, на которые Сэм, не исключено, не пожелает отвечать. Сколько времени ты была привязана колючей проволокой к дереву? Каким образом тебе удалось освободиться? Что ты чувствовала, когда вонзала сверло в сердце Келвину Уитмеру?

Но вместо этого я говорю:

– Может, нам надо поговорить о Лайзе?

– Можно подумать, у нас есть выбор.

– Но мы не обязаны этого делать.

– Она покончила с собой, – произносит Сэм, – конечно надо.

– Как по вашему, почему она так поступила?

– Наверное, больше не могла все это выносить.

Я понимаю что Сэм имеет в виду. «Все это» – это чувство вины, кошмары и мучительная тоска. А еще неотвязное, гнетущее ощущение, что я не должна была выжить. Что я просто жалкое, извивающееся на земле насекомое, которого судьба позабыла раздавить.

– Значит, ты из за Лайзы перестала прятаться?

Сэм поднимает на меня глаза.

– А ты как думаешь?

– Думаю, да. Тебя оно потрясло так же сильно, как и меня.

Сэм молчит.

– Я права?

– Может быть, – говорит она.