Кей так и не вернулся во Францию. Его взяли в Секретную разведывательную службу. Теперь у него была жена и двое детей, и самой большой угрозой он считал коммунистов.

Адольф Дофф Штайн тоже женился. Он был отцом трех прелестных детей и возглавлял в Лондоне крупное текстильное предприятие. Он сохранил тайну.

Станислас тоже никому ничего не сказал и никогда не скажет. После войны он снова стал работать адвокатом, а теперь наконец вышел на пенсию и считал, что заслужил ее сполна. Он тайком раздавал детям шоколадки, те в восторге называли его дедушкой.

В гостиную вошла Лора, неся поднос с напитками и пирогами. Ей исполнилось тридцать пять, она была все такая же красивая и лучистая. Она так никого и не встретила после смерти Пэла, но однажды кого-нибудь встретит и у нее будут еще дети. Перед ней была долгая жизнь.

Толстяк сидел на полу, смеялся и шутил с детьми. Они все были его детьми. Саския так и не приехала в Лондон; иногда он мечтал о ней. После войны он пошел работать официантом во французский ресторан в Лондоне. И нередко запускал в блюда пальцы. Но незаметно.

Среди смеющихся детей был и одиннадцатилетний Филипп. Красивый мальчик, милый, смешливый, умный, верный. Точная копия отца, но ему из деликатности никто об этом не говорил.

Когда они съели по куску пирога, Толстяк взял Филиппа за руку и повел на улицу. Он часто приходил за ним в школу. Не проходило дня, чтобы они не виделись.

Две фигуры подошли к фонтану, погладили гранит. Потом направились к большому пруду. В небе разлетались на ночь последние птицы.

— Мне уже целых одиннадцать, что мне надо знать о жизни? — спросил Филипп.

Толстяк с минуту подумал.

— Не надо обижать лис. Когда увидишь лису, дай ей хлеба. Это важно. Лисы часто голодают.

Мальчик кивнул.

— А еще?

— Будь хорошим парнем.

— Ага.

— Будь нежен с матерью. Главное, помогай ей хорошенько. Твоя мать — потрясающая женщина.

— Да.

Молчание.

— Хорошо бы ты был моим отцом, — сказал мальчик.

— Не говори так!

— Это правда.

— Не говори так, я сейчас заплачу!

— Папа…

— Не называй меня так!

— Папа, а война когда-нибудь снова будет?

— Наверняка.

— И что мне тогда делать?

— То, что подскажет сердце.

— А тебе что подсказывало сердце на войне?

— Быть храбрым. Храбрость — это не когда тебе не страшно. Это когда страшно, но ты все равно не поддаешься.

— А вы все, что вы делали в те годы? В годы, о которых теперь нельзя говорить…

Толстяк не ответил, только улыбнулся.

— Ты мне так и не скажешь, да? — вздохнул мальчик.

— Не скажу.

— Может, кто-нибудь напишет про это книгу. Тогда я и узнаю.

— Нет.

— Почему? Я люблю книги!

— Те, кто там был, не напишут…

— А другие?

— А другие тем более. Нельзя писать о том, чего не пережил.

Филипп, смирившись, замолчал. Толстяк взял его за руку. Они смотрели на мир. Гигант пошарил в кармане, вытащил кулечек конфет и дал их единственному сыну, который у него когда-либо будет. Мальчик жевал, а Толстяк неловко похлопывал его по голове пухлыми руками, словно играл на тамтаме. Теперь пошел дождь. Шел дождь, но на них не капало.

— А ты тоже умрешь? — спросил сын.

— Когда-нибудь умру. Но еще очень нескоро.

Мальчик вздохнул с облегчением: это “нескоро” казалось ему очень-очень долгим.