Он снова улыбнулся.

— Милая, милая Лора… Вы еще красивее, чем я себе представлял.

Охваченные внезапным порывом, они крепко обнялись, все трое.

— Это мой внук?

— Его зовут Филипп. Филипп… Как вас. Красивый, правда?

— Великолепный.

Они уселись в гостиной и стали смотреть друг на друга, молча, печально. А потом Лора по просьбе отца стала рассказывать о Пэле, как прежде Станислас. Говорила о Лондоне, об их счастливых минутах. Говорила, что, как ей кажется, Филипп похож на отца, и дед соглашался. Мать говорила, а Филипп у нее на руках смеялся и лепетал — начинал свой великий разговор с миром.

Отец переводил взгляд с молодой женщины на ребенка, раз за разом, без конца. Они семья его сына, его потомство. Его имя не умрет. Слезы все текли и текли по его щекам.

Они проговорили почти два часа. В пять отец, выбившись из сил, предложил Лоре прийти завтра.

— У меня был тяжелый день, мне надо побыть одному, понимаете?

— Конечно. Я так счастлива, что наконец повидала вас.

— Я тоже. Приходите завтра пораньше. Нам еще столько нужно друг другу сказать.

— Завтра. Рано утром.

— Вы любите пирожные? — спросил отец. — Я могу купить на завтра торт.

— Торт, — отозвалась Лора. — Отличная идея. Съедим его вместе и поговорим еще.

Они обнялись, он поцеловал внука. И она ушла.

На улице ей захотелось пройтись. От ходьбы станет легче. Завтра она пригласит отца в поместье в Сассексе. Быть может, он захочет сказать несколько слов. Быть может, он немного поживет в Лондоне. Ради Филиппа. Она улыбнулась. Впереди было будущее.

* * *

Толстяк вышел от отеля “Сесиль”, где находился французский офис УСО. После ухода Саскии он еще долго стоял у “Лютеции” и случайно встретил какого-то офицера, который объяснил, что ему надо туда сходить, урегулировать свой статус: он уже сам не знал, кто он такой — то ли английский агент, то ли французский гражданин.

В “Сесиль” его приняли сразу и беседовали без протокола. Сказали, что Секция F распущена и он может, если на то будет его желание, вступить в ряды французской армии в том же звании, какое получил в УСО, — лейтенантом.

— Нет, спасибо, — отказался Толстяк. — Хватит с меня войны, хватит всего.

Собеседник, пожав плечами, попросил гиганта подождать, а потом вручил ему свидетельство о том, что он принимал активное участие в военных действиях. И все. Ни барабанов, ни военного салюта, даже бумажки никакой подписать не дали. Ничего. Спасибо и до свидания. Толстяк лишь улыбнулся, он не был в обиде. УСО как зажглось, так и угасало — величайшая импровизация за всю историю войны.

Толстяк бесцельно брел по улице. С гордостью смотрел на свой документ, то подносил его к самым глазам, то, любуясь, отодвигал подальше. Он отошлет его родителям. Для него война окончена. И для его товарищей, для Секции F. Эта страница их истории окончательно перевернута. Что теперь с ними со всеми будет?

Он шел и шел. Какая разница, куда идти. Сам того не зная, он направлялся к улице Бак. Сам того не зная, он следовал, только в обратную сторону, по стопам Пэла, когда тот сентябрьским утром 1941 года покидал Париж, готовясь идти военными тропами. Тут-то он ее и увидел — с сыном, с Филиппом, в коляске. Лора! Она улыбалась ему, издалека узнав его необъятную фигуру. Какой сюрприз! Какой невероятный сюрприз — встретиться здесь и сейчас! Она улыбалась, она была красива как никогда. Они с сыном, оставшимся без отца, снова встретили Толстяка. Они думали, что это судьба или, быть может, случай, но мир слишком мал, чтобы не встретиться.