— Рассказывайте, офицер! Говорите! Говорите!

И Станислас рассказал все. Он говорил об их учебе, об Уонборо, о Локейлорте, Рингвэе, Бьюли. Говорил о группе, о шалостях Толстяка, о мужестве, с которым они преодолевали трудности. Рассказал о всех трех годах, что они провели вместе.

— Там была и его невеста, Лора? — вдруг спросил отец.

Станислас осекся на полуслове:

— Откуда вы знаете про Лору?

— Поль-Эмиль говорил о ней.

Старый летчик вытаращил глаза:

— Как он мог вам о ней говорить?

— Рассказывал, когда приезжал сюда.

Станислас не мог опомниться:

— Он приезжал сюда? Но когда же?

— В прошлом году, в октябре.

— Сюда? В Париж? — задохнулся офицер.

— Да-да. Такое было счастье его повидать! Это был прекрасный день. Самый прекрасный. Он хотел, чтобы мы вместе уехали. В Женеву. Но я с ним не поехал. Хотел немного подождать. По крайней мере до завтра. Мы условились, что он придет еще, но он так и не пришел.

Станислас бессильно откинулся на спинку стула. Что Пэл натворил? Приехал повидаться с отцом? Приехал в Париж повидаться с отцом? Поставил под угрозу безопасность товарищей, чтобы повидаться с отцом? Но почему? Господи, почему?

По лицу отца текли слезы, но голос не срывался:

— Знаете, я не волновался. Не очень. Ведь он присылал открытки.

— Открытки?

Отец грустно улыбнулся:

— Да, почтовые открытки. Ах, какие открытки! Он выбирал самые красивые.

Он поднялся, пошел к камину и разложил их на столе перед Станисласом.

— Когда он сказал, что уезжает, это было… — он секунду подумал, — в сентябре 41-го, я просил мне писать. Чтобы мне было не так страшно за него. И он сдержал обещание. Вы сказали, верный? Он такой и был. Верный.

Станислас в ужасе читал открытки, одну за другой. У него тряслись руки. Десятки открыток, по большей части от Кунцера. Но Станислас этого не знал. Он понимал только одно: Пэл нарушил все правила безопасности. Знал о последствиях и все равно нарушил.

— Как эти открытки попали к вам?

— Они были в почтовом ящике. Без марки, в конверте. Как будто их кто-то приносил…

Пэл, Пэл, что ты наделал! Станисласу хотелось рухнуть на пол от отчаяния: тот, кого он считал своим сыном, оказался предателем! Даже его Пэл не был человеком. Его трясло. Пэл вернулся в Париж повидать отца. Абвер наверняка поджидал его — видимо, его выследили, он провалился. Увлек за собой Фарона. И беременную Лору. Бросил их в пасть немцам. Может, позвать Доффа? Нет. Ни за что. Дофф не должен ничего знать, никто не должен ничего знать. Хотя бы ради Филиппа, чтобы ему никогда не пришлось стыдиться отца, как сегодня стыдится он. Он не знал, что и думать. Нужно ли отрекаться от того, кого любил как собственного сына?

— Куда Пэл хотел вас увезти? — спросил Станислас.

— В Женеву. Говорил, что там мы будем в безопасности.

— Почему вы не уехали?

— Я не хотел сразу уезжать. Не так вдруг. Хотел попрощаться с квартирой, с мебелью. Я же говорю, мы должны были встретиться назавтра, здесь. Пообедать, а потом, в два часа дня, сесть на поезд. В Лион. Я ждал, боже, как я ждал. Но он так и не пришел.

Станислас взглянул на рыдающего отца. Но уже без жалости. Сын приехал за ним в самый критический момент войны, а папаша пожелал прощаться со своей рухлядью. В глубине души Станислас надеялся, что Пэла задержали в тот же день. Надеялся, что это случилось не назавтра, что тот не вернулся к отцу опять уговаривать его ехать. Это значило бы, что Пэл не способен взбунтоваться против отца.