— Что теперь со мной будет? — сокрушался отец.

Он не хотел жить.

— У Пэла есть ребенок.

Отец просиял:

— От Лоры?

— Да. Красивый мальчик. Ему почти полгода.

— Вот это новость! Я дедушка! Сын как будто не совсем умер, да?

— Да. Вроде того.

— А когда я смогу увидеть ребенка?

— Когда-нибудь… Скоро… — солгал Станислас. — Он сейчас в Лондоне, с матерью.

Лоре нельзя встречаться с отцом. Ей нельзя знать, что сделал Пэл. Он вернется в гостиницу, соврет ей, скажет, что отец скончался, сделает все, чтобы она никогда не узнала. Договорится с Доффом, но и ему не станет ничего объяснять. Никто не должен узнать, никогда. Он убьет папашу, если понадобится, лишь бы тайна жила вечно. Да, убьет, если так будет нужно!

* * *

— Расскажите мне подробно об этой истории, — приказал Дофф консьержке, когда та наконец явилась с подносом, кофейником и печеньем.

Он почувствовал, что она надушилась.

— Начиная с чего подробно? Со смерти матери?

— Нет! Всю эту историю с немцем. Подумайте хорошенько, это важно.

Она вздрогнула от радости — у нее важный разговор!

— Это было год назад, капитан. В октябре, я тот день прекрасно помню. Я сидела тут в кресле, вот в этом самом. Да, в этом.

— Что дальше?

— Я услышала какой-то гвалт в коридоре, прямо тут, под моей дверью. Знаете, полковник, стены тут тонкие, а дверь — чисто картонка. Зимой, если подъезд чуть подольше открыт, на меня дует, холод так и лезет в гостиную, да, месье, чисто картонка.

— Значит, вы услышали шум в коридоре…

— Он самый. Мужские голоса. Французские слова и немецкие, даже ухо к стенке прижимать не надо. Открываю я дверь, тихонечко, даже, можно сказать, приоткрываю, то есть чуть-чуть открываю, только чтоб видеть… Я так часто делаю не чтобы шпионить, а чтобы знать, не мародеры ли вдруг. В общем, гляжу и вижу малыша Поля-Эмиля, я его так давно не видела! И вижу еще мужчину, который грозит ему револьвером. Этого подонка я уже раньше видела, он сюда ко мне приходил, вопросы разные задавал.

— Какие вопросы?

— Про Поля-Эмиля спрашивал, про его отца и про Женеву.

— Женеву?

— Ну сын-то в Женеве был, в банке. Директором вроде. Но я ничего лишнего не сказала, только чтобы он отвязался, вот.

— А кто это был такой?

— В первый раз сказался французским полицейским. Но после, когда я его в коридоре-то увидела с пистолетом, да и говорил он с двумя другими, я их прежде не видела, на своем фрицевом языке, тут я поняла, что он немец.

— Вам известно его имя? — перебил Дофф. Теперь он делал пометки в блокноте с зеленой кожаной обложкой.

— Нет.

— Ладно. Дальше…

— А потом, мой генерал, этот грязный немец швырнул Поля-Эмиля в чулан, прямо слева от входа. Теперь мне видно не было, но я слышала, что он его нещадно бил и говорил, чтоб тот выбирал. Говорил (она изобразила грубый немецкий акцент): “Я знаю, что вы английский агент и что в Париже есть другие агенты”. Примерно так, только без акцента, он по-французски чисто говорил, я потому и не заподозрила ничего, когда он сказал, будто он французский полицейский.