Потом он взял лампу и зашагал впереди хромого вождя, ставшего белее свежевыстиранного белья. Шестеро монахов спустились по просторной лестнице, очень напоминавшей дворцовую, и вскоре оказались в погребе, где быстро забормотали молитвы, то и дело осеняя себя крестным знамением.

Гасконец тоже забормотал что-то нечленораздельное и время от времени хватался за хромого — будто бы в приступе необоримого страха.

Когда с молитвами было покончено, самый старый из братьев начал благословлять бочки и стены, дабы прогнать в ад призраков и дьяволят. Подойдя к большой бочке, в которую был запрятан несчастный Пфиффер, он нерешительно остановился.

— А что это за звук слышится там, внутри бочки? — спросил он, поворачиваясь к гасконцу.

— Так бурлит молодое вино, святой отец, — невозмутимо ответил дон Баррехо.

— Вы в этом уверены?

— Господи, мой Боже!.. Я же сам заливал его в бочку три дня назад.

— Как-то странно оно булькает.

— Погреб, хоть и глубок, но не слишком прохладен.

— Где появлялись призраки?

— Как раз на этом месте.

— И сколько их было?

— Двое, святой отец.

— А что это за проход, ведущий в оссуарий?

— Какой проход?

— Офицер сказал нам, что здесь есть целая подземная галерея.

— Да, когда-то такая галерея была, но потом случилось землетрясение, и свод обрушился.

Седобородые монахи обошли вокруг погреба, не переставая благословлять его, а дон Баррехо принялся отыскивать в своем хозяйстве бочонок, от которого пришла бы в восторг даже святая братия.

— Отцы мои, — сказал он, когда монахи уже подошли к лестнице в полной уверенности, что прогнали в ад всех злых духов, — я не могу пожертвовать вам масло для ваших лампад, потому как чертовски беден. Примите же в награду за беспокойство этот бочонок старого аликанте.

— Спасибо, сын мой, ты очень добр. Этот бочонок послужит раненым, обращающимся в наш монастырь.

Дон Баррехо взвалил бочонок на плечи хромого монаха, после чего вся компания вернулась в таверну, а оттуда вышла на улицу.

— Еще десяток таких деньков, — сказал гасконец, когда монахи отошли подальше, а дверь таверны он закрыл на ночь, — и придется тебе, бедный мой дон Баррехо, закрывать кабачок, потому как вина у тебя больше не останется. Сколько убытка причинили мне сегодня Мендоса, Буттафуоко, Пфиффер, ночной дозор и, наконец, святые отцы. К черту всех этих призраков! Панчита!..

— Иди спать, Пепито, — донесся голос сверху.

— Дай мне хотя бы подсчитать дневной баланс, — ответил гасконец. — Сегодня мы много поработали. Надеюсь, наследство великого касика Дарьена с лихвой возместит мои потери, — последнюю фразу он добавил вполголоса.

Он только что собрался открыть старую, перепачканную чернилами конторскую книгу, в которой никто не смог бы разобраться, кроме владельца таверны «Эль Моро» и его жены, как послышались удары в дверь.

— Tonnerre!.. — в сердцах вскрикнул гасконец, начиная выходить из себя. — Неужели мне этой ночью не суждено ни подбить баланс, ни выспаться? Черт побери все ночные дозоры Панамы!

Он поднялся, отшвырнул в сторону табурет, на котором сидел, прихватил с собой из осторожности драгинассу и открыл дверь. Перед ним предстали двое подозрительных на вид мужчин в широких коротких плащах и огромных шляпах. Они попытались войти, но прежде один из них спросил:

— Это правда, что ваша таверна полна призраков? Мы не боимся самого дьявола и готовы предложить вам до утра свою компанию.