Марина изучала рану, к этому времени совсем затянувшуюся, прикасаясь к ней своими сухими прохладными пальцами. Как ни странно, боли ее прикосновения не вызывали. Вообще.

– Больно? – Марина нажала посильнее – Приятно… – улыбнулся я, когда такая женщина прикасается…

Фыркнув, Марина убрала руку – Я смотрю, вы уже совсем поправились, мистер де Вет старший. Думаю, какое то время вы еще протянете, если не будете влезать во все, попадающиеся на пути переделки.

Мистер де Вет старший… так меня еще не называл никто.

– Вообще, мистер де Вет старший – это мой отец. Меня же можешь называть просто Эд, как это принято у нас в Америке. У нас не любят церемоний.

– Да и у нас здесь все по-простому – улыбнулась девушка – но мне уже надо идти…

Проводив взглядом девушку, которая мне нравилась все больше и больше, я вышел из дома и огляделся, стараясь понять, что же на самом деле здесь происходило…

Оправляясь от ранения, я прогуливался по самой ферме "Редбуш" и по ее окрестностям пешком, осматривало, скажем так, местные достопримечательности. И чем больше я видел, тем больше всего мне казалось странных и непонятным.

Прежде всего: если изначально ферма "Редбуш" была овцеводческой, то сейчас она овцеводческой уже не была. Нет, конечно, овцы здесь выращивались, шерсть и мясо заготавливались и отправлялись, в том числе и на экспорт. Но было много чего другого…

Было стрельбище. Даже не одно, а два. Первое представляло собой огромное поле с самой современной мишенной обстановкой, с движущимися мишенями, с автоматически контролем результатов стрельбы. Размеры его были огромны: тридцать позиций для стрелков и полтора километра длина стрелковой директрисы. Даже в США такие стрельбища можно было пересчитать по пальцам. Второе стрельбище – даже не стрельбище, а стандартная штурмовая полоса препятствий, на которой были даже развалины трехэтажного дома. На штурмовой полосе тоже имелось несколько рубежей для стрельбы. Было на ферме оборудовано и поле для пейнтбола.

И все это не пустовало! Удивительно, просто, но на расположенные далеко от крупных городов объекты постоянно приезжали люди. Как будто, кроме как здесь, в стране больше не было места, чтобы пострелять. Ни стрельбище, ни полоса препятствий никогда не пустовали. Взрослые мужики, некоторым из которых явно было за пятьдесят, приезжали, переодевались в камуфляж и с энтузиазмом дырявили мишени, потели на полосе препятствий. Стрельбище было расположено в полутора километрах от основного дома, и с утра до ночи там не утихал разнокалиберный грохот…

Там же стояли и несколько крупных ангаров – склады со списанным военным имуществом. Многие, приезжая пострелять, заходили и туда – приобрести форму, амуницию, патроны. Торговали и оружием – как объяснил брат, лицензия у него была, и вообще в ЮАР с этим проблем не было, закон о самообороне здесь один из самых жестких в мире. Хмыкнув, я не стал расспрашивать дальше.

Но самое главное, что мне бросилось в глаза – и посетители стрельбища, и посетители оружейного магазина, и те с кем брат стрелял сам, а потом о чем-то разговаривал – у всех у них был один цвет кожи.

Белый.

В стране, где черные составляли большинство, а после отмены режима апартеида и наплыва страну беженцев из Зимбабве – абсолютное большинство – здесь черных не было ни одного. И на ферме, и на стрельбище все работы выполняли белые. Клиенты тоже были все как на подбор – с белым цветом кожи. Просто удивительное место какое-то.

Прогуливаясь потихоньку, я подмечал происходящее, делал для себя определенные выводы. В основном посетители разговаривали на языке "белого племени" – африкаанс, представлявшем собой голландский язык, слегка исковерканный африканизмами.