Я помню руки вожака, когда только ступила в воду, а он держал меня. Но царапины на ней не помню. Может, я сама оставила ее? Или Адри? И был вожак таким же горячим в воде или нет, я тоже не помню. Будто вода украла мою память. Украла то, о чем мне и помнить не хотелось. А вот надо вспомнить и... не могу.

Пока я думала‑вспоминала, Кот последний ум растерял: он стал вылизывать вожака. И начал с царапины на руке. Я уставилась на него во все глаза. Так же я смотрела на пару Кугаров, что валялись в траве, играли и не замечали никого вокруг. Давно это случилось, у меня еще имени взрослого не было. Я тогда в первый раз убежала далеко в лес и так засмотрелась на них, что не скоро вспомнила, что у меня есть лапы.

Кот закончил с царапиной и пошел к воде. Там он пил, а его тошнило. А он опять пил, и его опять...

Вернулся, держась за стенку, сел‑упал рядом с вожаком и... занялся второй царапиной, на животе. Этой царапины я тоже не помнила. Я внимательно посмотрела на вожака и заметила еще две царапины, на ноге, сквозь дыру в одежде. Осторожно тронула – горячие и вспухшие. Хотела показать их Коту, но он опять пошел к воде. И его опять тошнило. Тогда я понюхала свои пальцы, что трогали рану, и меня тоже чуть не стошнило. Как же Кот справляется?!

Он вернулся. И не стал просить помощи, когда я показала рану на ноге вожака. Я сидела, пока Кот возился с ней, и думала, что надо бы посмотреть на вожака без одежды. Чтобы из‑за четырех царапин он стал таким горячим... не верю! Т'анг и не заметит их, залижет и побежит дальше, даже изменяться не станет.

Пока я думала, руки делали. Когда Кот опять вернулся от реки, я закончила возиться с мокрой одеждой вожака. И зачем она ему нужна?

Кот недовольно заворчал, когда увидел, что я сделала с вожаком, но на большее его не хватило. Даже говорить он не смог. Только посмотрел на меня сверху вниз и сполз по стенке.

Переворачивали и осматривали вожака мы уже вдвоем. Он так и не проснулся. Его тело было вялым и плохо переворачивалось. Словно вода текла в его жилах, а вместо мускулов слой жира дрожал под горячей кожей и плавился от жары.

На спине мы увидели еще царапины. Они были длиннее тех, что вылизал Кот. И они были уже в палец толщиной. Царапины заканчивались бугром, не меньше яйца луйры, и из него сочилось что‑то вонючее.

Мы переглянулись, и Кот склонился над самой длинной царапиной. Лизнул ее раза два, и его начало тошнить, сначала рядом с нами, а потом возле воды.

Кот вернулся, сел рядом, сжался в комок и начал дрожать. И смотреть на меня не стал. И говорить не стал. Только дышал, как стонал. Тогда я перетащила вожака на другое место, почище, и сама занялась этой царапиной. Потом едва успела дойти до воды.

Так мы и бродили с Котом: от воды к вожаку, от вожака к воде, потом к нам присоединился Адри.

Когда все царапины были вылизаны, у меня еще хватило сил порадоваться, что я не попробовала свою часть добычи. Но как только я подумала о еде, меня опять начало тошнить. А потом мне захотелось спать.

Так бы я и заснула возле воды, если бы не Лохматый. Он перенес и положил меня возле стены. Рядом спали Кот и вожак. Адри лежал с другой стороны. Он только открыл глаза и... не стал рычать. А Лохматый еще поблагодарил перед уходом. Не знаю кого и не знаю за что... Я заснула. И сколько спала, тоже не знаю.

А разбудили меня голоса.

Охотник вспомнил, что умеет разговаривать. А я так надеялась, что больше не услышу его!

Услышала.

И не сразу поняла, о чем он болтает.

А ему в лес захотелось! Надоело сидеть на месте, захотелось на охоту, захотелось поймать настоящую добычу и сожрать ее, надоела дрянь, добытая ущербным. Мол, какой охотник, такая и добыча, что ничего другого от ущербного и ждать не стоит. И его самого не стоит ждать...

Я уже хотела рявкнуть, что никто ему в пасть ничего не совал и жрать не заставлял.