|
Ростом Квинт вымахал на голову выше меня. Верзила. В отличие от нас с Луцием, темноволосых и коренастых, младший уродился светлым и высоким – в нашу мачеху, ставшую женой отца через год после смерти моей матери. Законы, не позволяющие женам, потерявшим мужей, долго оставаться вдовами – все ради блага Рима! – теперь заставили отца принять новую жену. Молодую и красивую – это ли не жертва на алтарь родины? Думаю, с матерью Квинта отец был почти счастлив – хотя и недолго… В этом мире все в воле богов. И судьбы. Над судьбой даже боги не властны. Три сестры, три Парки, плетущие нить, – в их ножницах заключена жизнь и смерть. И вот они сошлись, два бронзовых лезвия. Щелк! И не стало нашего отца. Щелк! И не стало брата. Луций! Ладно… молчу. * * * Рим. Огромный город, изнемогающий от жары. Центр мира, залитый мрамором, окутанный дымкой томящегося воздуха. Раскаленная волна накрыла твои дворцы и виллы, форумы и цирки, трущобы и храмы, раздробила в мраморную крошку твои гладкие кости, охватила твои горделивые строения душными объятьями. Мало жить в тебе, Рим. В тебе надо умирать. Ты ревнив и требователен к людям, залит потными распаренными телами рабов и блестящими смуглыми телами нумидийских рабынь. Да, Рим, я не люблю тебя. А ты не любишь меня. Но сегодня мы хороним моего брата, твоего сына и гражданина – мы хороним ум и доблесть, блеск глаз и остроту ума, мы хороним величие и честь. Мы хороним моего брата, Луция… Так что терпи, Рим. В путь по Фламиниевой дороге отправляется процессия. Мы спускаемся с Палатинского холма и выходим на Форум, рассекая толпы зевак. Они оборачиваются нам вслед. Идут за нами. А мой брат шагает впереди. Вы знаете моего брата? Все знают моего старшего брата. – Луций Деметрий Целест, – повторяет зазывала, – скончался! Я слышу вой плакальщиц. В душном застывшем воздухе он висит, как нотка тошноты, как легкий запах помоев по утрам. Они плачут по Луцию. А мне кажется, что это воют римские собаки. …Когда тело брата привезли из Германии, забальзамированное и обложенное льдом для лучшей сохранности, я вызвал к себе лучшего мастера из тех, что делают тебя красивым после смерти. – Речь, – напоминает зазывала вполголоса. Я киваю. Я потратил на написание надгробной речи неделю и всю прошлую ночь. От недосыпа режет глаза, в животе растекается противная, липкая слабость. Распорядитель похорон поднимается на трибуну и дает сигнал флейтистам – ждите! Тишина. Пока я поднимаюсь по каменным ступеням, передо мной медленно вырастает тысячеликое лицо города. Форум, запруженный народом, – тысячи глаз смотрят на меня. Храмы и портики. Виллы и инсулы. Бани и таверны. Гордыня и мрамор. Рим. Город, который не поддался бесчисленным ордам Ганнибала. Город, который с легкостью завоюет осел, груженный золотом. Где-то там, на Палатинском холме, стареющий принцепс сидит в своем доме. Август не любит дворцы. Он их даже не строит. Август подвержен приступам гнева. Однажды он заподозрил некоего гражданина в том, что тот соглядатай, и приказал заколоть его у себя на глазах. И гражданина закололи. Добрый, мудрый, справедливый принцепс. Нет, нам не нужна Республика… Нам нужно, чтобы у правителя всегда было хорошее настроение. – Ты приглашен на прием к цезарю, – говорит голос. – Что? – Я поднимаю голову. Передо мной стоит молодой вольноотпущенник, обычно принцепс делает таких, как он, чиновниками или порученцами. – Цезарь зовет тебя в гости, благородный Гай Деметрий Целест. Обращается как положено – уважительно. По имени моего отца. Но я все равно вздрагиваю. – Твоя просьба удовлетворена, Деметрий Целест, – говорит вольноотпущенник негромко. – Цезарь примет тебя за два дня до августовских календ, после полудня. |
