– Сьюзен чрезвычайно умна, – пояснила Лидия, – но ты должна изъясняться с ней простыми предложениями.

– В старину люди охотились с мастиффами на вепря, верно? – спросила девушка. – Она кусается?

– Скорее, может сожрать, – предупредила Лидия. – Однако не бойся ее. Если вдруг она заиграется, скажи строго «Слушайся», иначе окажешься на земле вся обслюнявленная с ног до головы.

Тамсин тихо хихикнула, что прозвучало ободряюще. Тут появилась Бесс, и вскорости гостью отвлекли чай, горячая ванна и сон.

Наскоро умывшись, Лидия заперлась в своем кабинете. Только здесь за закрытыми дверями она позволяла себе сбросить маску непоколебимой самоуверенности.

Хотя она многое повидала на свете, больше, чем большинство самых блестящих и искушенных лондонцев, мужчин и женщин, она не была столь уж опытна в мирских делах, как считал этот мир.

Ни один мужчина никогда прежде не целовал Лидию Гренвилл.

Даже дядя Сти в порыве сердечности гладил ее по головке и больше ничего, а когда она превратилась в великаншу, перенес сей жест на ее руку.

А вот то, что сотворил герцог Эйнсвуд, было далековато от проявления доброты. И Лидия обнаружила, что она не так уж неуязвима.

Она добралась до кресла, крепко обхватила склоненную голову ладонями и подождала, пока уляжется в душе жаркое смятение, а ее четко слаженный, хорошо управляемый мир вернется на место.

Чего не произошло. Взамен ее разум заполонил хаотичный неудержимый мир детства. Волны образов приливали и отступали, вызвав, наконец, сцену, глубоко вытравленную в памяти: то время, когда безвозвратно изменились ее мир и ее ощущение, кем она является в этом мире.

Она увидела себя маленькой девочкой, сидевшей на ветхой табуретке и читавшей дневник матери.

Хотя Лидия никогда и не помышляла об этом, она могла бы написать ту историю в стиле, который использовала для «Розы Фив».

Лондон, 1810

Было раннее утро, когда несколько часов спустя после того, как Энн Гренвилл обрела покой в могиле на земле прихода, ее старшая дочь десятилетняя Лидия нашла этот дневник. Он был спрятан под жалкой коллекцией лоскутков тканей, предназначенных для заплаток, на дне корзинки для шитья ее матери.

Младшая сестренка Лидии Сара долго плакала, пока не уснула, а их отец Джон Гренвилл отправился искать утешение в объятиях одной из своих шлюх или в бутылке, а скорее всего и в том и другом одновременно.

В отличие от сестры Лидия не могла спать, а ее синие глаза оставались сухими. Она за весь день так и не заплакала. Уж слишком она гневалась на Господа, что он обеспечил ее не теми родителями.

«Но с другой стороны, какой толк был бы Господу от папы?» – спрашивала себя Лидия, отпихивая непослушный золотой локон и выискивая лоскуток для передника Сары. И тут она обнаружила маленькую книгу, чьи страницы были заполнены мелким аккуратным маминым почерком.

Позабыв о штопке, она устроилась у дымившего камина и читала всю ночь напролет эту чрезвычайно запутанную историю. Дневник был небольшой, и записи ее мама вела лишь время от времени. В итоге Лидия дошла до конца прямо перед тем, как на рассвете, пошатываясь, притащился отец.

Она ждала до полудня, когда он, наконец, протрезвел, и исчезли его наихудшие проявления дурного нрава, а Сара в переулке играла с соседскими ребятишками.

– Я нашла кое-что, написанное мамой, – сказала ему Лидия. – Это правда, что она когда-то была знатной леди? А ты когда-то выступал в театре? Или мама это только выдумала?

Он начал, было, что-то выискивать в комоде, но остановился и одарил ее слабой рассеянной улыбкой.

– Ну и что с того, что она была леди? – ответил он. – Нам это не принесло ничего хорошего, так ведь? Думаешь, мы жили бы в этом сарае, водись у нее приданое? Тебе-то что, мисс Высокомерие? Воображаешь себя высокородной леди?

– Это правда, что я похожу на маминых предков? – спросила Лидия, не обратив внимания на сарказм отца.