– Предков? – Он открыл буфет, пожал плечами при виде скудного содержимого и с треском захлопнул. – Подумаешь, велика честь. И каким это образом твоя мама просветила тебя?

– Она написала об этом в книге… в дневнике, кажется, это так зовут, – упорствовала Лидия, – что она леди из старинного благородного семейства. И один из ее кузенов лорд, маркиз Дейн. Она написала, что сбежала с тобой в Шотландию, – продолжала Лидия. – И ее семья очень рассердилась и отсекла ее, как «больной сук на древе Баллистеров». Я только хотела знать, правда ли это. Мама была… странной.

– Вот именно.

В глазах папы появилось хитрое выражение, гораздо худшее, чем обычная насмешка и даже неприязнь, которую временами он, забывшись, не мог скрыть.

Потом, когда было уже слишком поздно, Лидия поняла, что не стоило упоминать о дневнике.

Все, что она могла сделать, только пожелать хорошенько пнуть себя. Но она, по своему обыкновению, спрятала свои чувства, когда он сказал:

– Принеси мне книгу, Лидия.

Лидия принесла дневник, и уже больше никогда его не увидела, как и следовало ожидать. Он исчез, как до того испарялось их имущество и продолжало испаряться в последующие месяцы. Лидия не потрудилась разузнать, заложил ли он дневник ее матери и потом никогда не востребовал обратно или просто продал его безвозвратно. Такими путями он доставал деньги. Иногда он проигрывал, временами выигрывал, но Лидия и Сара редко видели их.

Так же, как и люди, которым был должен Джон Гренвилл.

Два года спустя, несмотря на его бесчисленную смену имен и мест жительства, кредиторы добрались-таки до него. Его арестовали за долги и поместили в тюрьму Маршалси в Саутуарке. После того, как он прожил там год с дочерьми, его объявили несостоятельным должником и освободили.

Для Сары, однако, свобода наступила слишком поздно. Она уже подхватила чахотку и спустя недолгое время умерла.

Из этого опыта Джон Гренвилл вынес урок, что климат Англии вреден для его здоровья. Оставив тринадцатилетнюю Лидию на попечение родственников и пообещав прислать за девочкой «через месяц-другой», он отплыл в Америку.

В ночь отъезда отца Лидия начала свой собственный дневник. Первый прискорбно безграмотный вклад начинался следующей фразой: «Папа упллыл – навсигда, я гаречё надеюсь – и скатиртью дарога».

При обычных обстоятельствах Вир отклонил бы предложение Трента распить бутылку с той же легкостью, с какой сбросил со счетов благодарность этого парня.

Но Вир чувствовал себя не в своей тарелке.

Все началось с проповеди этого хорька Джейнса о продолжении рода, когда любому дураку понятно, что род Мэллори проклят и обречен на угасание. У Вира не имелось намерения заводить сыновей только ради того, чтобы спустя несколько лет стоять и бессильно смотреть, как они умирают.

Во-вторых, ему на пути соизволила попасться эта мегера столетия со своим бешеным нравом. А потом, когда ее Адское Величество с ним покончила, его так называемые дружки стали спорить, кто она такая, откуда явилась, и что из себя представляет тот приемчик, которым она его свалила. Словно они серьезно считали ее, женщину, его противником. И в чем? В кулачном бою!

Трент, в противоположность им, вежливо и мирно предлагал выпить в знак величайшей благодарности и заслуженной награды.

Вот почему Вир позволил Тренту притащиться за ним домой. Позже, приняв ванну и сменив одежду – при участии с кислым лицом, но милосердно отмалчивающегося Джейнза – Вир отправился в город, чтобы дать молодому человеку насладиться ночной жизнью Лондона.

Сие наслаждение не включало посещение мест обитания изысканного общества, где орды изголодавшихся по замужеству молодых мисс запускали коготки в каждую особь мужского пола с деньгами и сердцем.