Его суженая обратила на него свой взор, ее глаза засияли.

– Ты самый лучший, самый добрый мужчина на свете, Берти Трент, – произнесла она. – Ты думаешь обо всех. – Она повернулась к отцу. – Ты видишь, папа? Ты видишь, как мне повезло?

– Конечно, вижу, – подтвердил ее отец, пока Берти заливался ярким румянцем. – Надеюсь, твой кавалер уступит мне честь написать приглашение твоим друзьям.

Тут же приглашение должным образом было составлено, и ризничий отнес его в Эйнсвуд-Хауз.

Не прошло и четверти часа, как гости толпой ввалились в церковь. Никто ни с кем не спорил, хотя несколько человек плакали, как и положено особам женского пола. А Сьюзен, в чью способность выражать нежные чувства не входили слезы, пыталась подбодрить всех тем, что облизывала им руки и время от времени радостно возвещала «Гав!»

Священник, привыкший к причудам господ, радостно протиснулся сквозь толпу, и венчание, если ему и не хватало роскоши, определенной высокими требованиями пэров королевства, все же бесспорно прошло успешно, сделав всех присутствующих на церемонии счастливыми, а более всего из-за принесенных клятв, а это ведь все, что имело главное значение в подобном деле.

После церемонии мистер Придо пригласил все общество переместиться в отель «Палтни», где он остановился, чтобы «чуточку освежиться».

Вскоре стало совершенно ясно, от кого Тамсин унаследовала свою деловитость, потому что весьма быстро последовало объявление, что собран (и когда только успели?) и подан крайне роскошный свадебный завтрак.

Не прошло много времени, как Берти осенило, что деловитость – это не все, что унаследовала его молодая жена.

Мистер Придо сделал новобрачным «маленький подарок» в виде анфилады комнат, искусно предупредив всеобщий спор, где же им провести их брачную ночь.

«Палтни» представлял из себя изящно обставленное, очень дорогое заведение. А выше означенные комнаты являли собой ряд обширных апартаментов, обычно державшихся на случай посещения особ королевской крови.

Даже Берти, который не мог сосчитать фунты, шиллинги и пенсы без того, чтобы не заработать сильнейшую головную боль, не составило труда додуматься, что у его тестя, должно быть, деньгами набиты карманы.

Лишь только слуги закончили суету, в которой и нужды-то не было, и удалились, как Берти повернулся к новобрачной.

– Послушай, душечка, – мягко произнес он, – может, ты забыла упомянуть, что твой папочка богат, как Крез.

Она порозовела, потупилась и прикусила губу.

– Ой, да будет тебе, – успокоил он. – Я знаю, у тебя, должно быть, имелась важная причина, и ты не слишком стесняешься, чтобы сказать мне? Я знаю, что тебя не беспокоит, не охотник ли я за приданым. Даже если б захотел им стать, моя черепная коробка не так устроена. Я с трудом понимаю, что сказать девице, когда она мне нравится, не говоря уж о том, чтобы сказать что-то, притворяясь, что она нравится, когда этого и в помине нет, а нравятся если только ее деньги. Все, что у меня на уме, то и на языке, в общем-то, и ты знаешь, что я имею в виду, что бы я ни говорил, верно?

– Да, разумеется, я знаю, – согласилась Тамсин. Она отступила на шаг от него, сняла очки, протерла о рукав и снова водрузила на нос. – В Аткорте, когда ты попросил меня выйти за тебя замуж, я собиралась сказать тебе о моем отце. Но ты рассказал, как убегал от наследниц, которых подсовывала тебе твоя тетя. Я испугалась. Я понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Я боялась, что когда расскажу, то ты не меня увидишь, а какую-то наследницу. Я тревожилась, что тебе станет неудобно, и возможно твоя гордость не сможет этого вынести. Прости, Берти.