Я ответила, что никогда прежде не бывала на приемах. Он сказал: То-то я вас прежде никогда не видел. Вы здесь с Пирс?

Я сказала, что да.

И тут в голову мне пришла блестящая идея. Я сказала, что работаю у Эммы Рассел. И еще: Все в нашей конторе были страшно возбуждены, узнав, что вы будете здесь. Позвольте, я представлю вас.

Тут он перебил меня и сказал: А может, обойдемся без этого?

А потом улыбнулся и сказал, что тоже собирался уходить, как вдруг увидел меня. Товарищи по несчастью.

Я сильно усомнилась, что это так, и нейтральным тоном заметила: Так говорят.

А потом добавила, что если мы уйдем, нам вовсе не обязательно становиться товарищами по несчастью.

Он спросил: Где вы живете? Может, я вас подвезу?

Я сказала, где живу, на что он заметил, что это в общем-то по пути.

Я слишком поздно поняла, что мне следовало сказать, что подвозить меня не надо. Сказала только теперь, на что он заметил: Нет, я настаиваю.

Я сказала: Хорошо. А он сказал: Не верьте всему, что слышите.

Мы шли по Парк-лейн и другим улицам и улочкам Мейфэр, и Либерейс говорил разные вещи, и мне казалось, что он то намеренно заигрывает со мной, то непреднамеренно дерзит.

И тут вдруг я поняла, что если бы китайские иероглифы были такие же, как и японские, мне ничего бы не стоило понять иероглифы, обозначающие «белый дождь черное дерево»:

 ! Мысленно я поместила это в сознание китайца Ю и громко расхохоталась. И Либерейс спросил: Что смешного? Я ответила: Ничего. Он сказал: Нет уж, расскажите.

Наконец, отчаявшись, я сказала: Вы, конечно, знаете о Розеттском камне?

О чем? спросил Либерейс.

О Розеттском камне. Думаю, нам нужен еще один.

Он спросил: А этого не достаточно?

Я принялась объяснять: Просто я хочу сказать, что хоть и согласна, что изначально камень был весьма напыщенным памятником, воздвигнутым людьми, он все же оказался настоящим подарком для будущих поколений. И выбитые на нем надписи на греческом, иероглифы и демотическое египетское письмо помогли сохранить эти языки, сделать их доступными для последующих поколений. Возможно, и английский когда-нибудь станет мертвым языком и изучению его будет уделяться немало времени. Мы должны использовать этот факт в качестве примера для сохранения всех других языков. Вспомним тексты Гомера с переводом и пометками на полях. Одну-единственную его книгу, возраст которой 2000 лет или около того, удалось раскопать, чтобы сегодня люди могли читать Гомера. Старинные тексты заслуживают самого широкого распространения, только это дает им шанс выжить.

Следует сделать вот что, продолжала я. Издать специальный закон, обязывающий каждое издательство вкладывать в каждую книгу, ну, скажем, по страничке из Софокла или Гомера с соответствующими примечаниями на полях. И тогда, если вы купите какой-нибудь романчик в аэропорту перед отлетом, а потом вдруг ваш самолет разобьется и вы окажетесь на необитаемом острове, вам будет что перечитывать. И, таким образом, у людей, не слишком серьезно относившихся в школе к изучению греческого, появится новый шанс. Думаю, в школе их отпугивал алфавит, но если начать учить его в возрасте шести лет, разве это так уж трудно? Греческий — не особенно трудный язык.

Либерейс сказал: Стоит закусить удила, и вам уже удержу нет, верно? То вы молчите и из вас и слова не вытянешь, то вдруг болтаете без умолку. Занятно.

Я не знала, что на это ответить. И он после паузы спросил: Так что там было смешного?

Ничего, — ответила я, и он сказал: О, понимаю.

После паузы я спросила, где его машина. Он сказал, что должна быть где-то здесь. Сказал, что ее, должно быть, увезли на эвакуаторе, и выругался: Вот ублюдки! Чертовы ублюдки! А потом грубо и безапелляционно предложил поехать на метро.

Я пошла с ним к станции метро. Доехав до своей остановки, он предложил мне зайти к нему с целью отвлечь от горестных мыслей по поводу машины.