«Я должен получить не меньше трехсот фунтов комиссионных и все то, что здесь потрачу».

Однако мистер Ливер не привык продавать горное оборудование в таких местах; тридцать лет занимался он этим делом, изъездил вдоль и поперек всю Европу и Соединенные Штаты, но такого еще никогда не видел. Ему слышно было, как в хижине капает вода, просачиваясь через фильтр, и кто-то где-то что-то наигрывает (он был так подавлен, что не мог подобрать даже самых простых слов) — что-то монотонное, грустное, поверхностное, и тихое позванивание пальмовых волокон словно говорило о том, что счастья нет, но это не так уж важно, ведь все равно ничто на свете не изменится.

«Береги себя, Эмили», — снова повторил он. Это было почти единственное, что он был в силах ей написать; не мог же он рассказывать о заброшенных крутых и узких тропках, о змеях, разбегавшихся с тихим шипением, как язычки пламени, о крысах, о пыли, о нагих, изуродованных болезнью телах. Зрелище наготы нестерпимо ему надоело. «Не забывай...» — написал он снова.

— Вождь! — шепнул бой.

— Спроси его, — сказал он бою, — не проходил ли здесь недавно белый человек. Спроси, не копал ли белый человек ямы. Черт возьми! — взорвался вдруг мистер Ливер, и пот выступил у него на лысине и на руках. — Спроси его, видел ли он Дэвидсона?

— Дэвидсона?

— Вот черт! — сказал мистер Ливер. — Ведь ты же знаешь, кто это. Белый человек, которого я ищу.

— Белый человек?

— А ты как думаешь, зачем я сюда приехал, а? Белый человек? Еще спрашиваешь! Ну да, за белым человеком. Не на поправку же я сюда прибыл!

Стоявшая рядом корова отрыгнула и стала тереться рогами о стену хижины, потом между ним и вождем протиснулись две козы и перевернули миски с нарубленным мясом...

Он подумал: «Если бы это не был последний мой шанс, я бы сдался». Ему было так трудно с ними и вдруг потянуло к белому человеку (конечно, не к Дэвидсону: с Дэвидсоном он не осмелился бы говорить об этом), которому он мог бы рассказать, в какое отчаянное положение попал. Несправедливо это, чтобы после тридцати лет работы человек вынужден был ходить от двери к двери в поисках заработка. Он был хороший коммивояжер, он многих сделал богатыми, и рекомендации у него отличные, но мир уже совсем не тот, что в дни его молодости. Он не был из породы «обтекаемых», отнюдь нет. Уже десять лет он жил на покое, когда кризис поглотил все его сбережения.

И вот мистер Ливер стал ходить взад и вперед по Виктория-стрит, показывая свои рекомендации. Многие знали его, угощали сигаретами, дружески над ним посмеивались за то, что он вздумал снова идти работать — это в его-то возрасте («Что-то не сидится мне дома. Старый боевой конь, знаете ли...»), — перебрасывались с ним на ходу шутками, а потом вечером возвращались к себе в Мэйденхед в вагоне первого класса, всю дорогу молчали, подавленные этим напоминанием о старости и нищете, и размышляли о том, что времена теперь тяжелые и что вот у бедняги, должно быть, больная жена.

Но в одной обшарпанной маленькой конторе близ Линденхолл-стрит мистеру Ливеру улыбнулось счастье. Именовала себя эта контора машиностроительной фирмой, но состояла всего из двух комнат, одной машинистки — девицы с золотыми зубами — и мистера Лукаса, тощего, чахлого субъекта с подергивающимся веком.

На протяжении всей беседы это веко подпрыгивало перед глазами мистера Ливера. Никогда еще мистер Ливер не падал так низко.

Но мистер Лукас произвел на него впечатление своей благоразумной откровенностью. Он сразу же «выложил карты на стол». Денег у него нет, зато есть перспективы. Он заполучил один патент.