– Хватайся!

Митрохин согласно кивнул и взял Васю за руки.

– Раз два, подняли!

– Во хряк! – сдавленно прошипел Митрохин. – Сейчас газы пущу!

Они засеменили к печке, краснея лицами от непосильной ноши, напрягаясь из последних сил.

– Скотина! – выругался Митрохин, когда они бросили тело возле печи. – Тварь! – и ударил ногой в живот.

– Зачем ты мертвого?!.

– Да сил с ним никаких нет!

– Подонок ты! – кинул Мыкин.

Митрохин побледнел.

– Ты меня!.. Я тебя покрываю, а ты меня!..

– Чего ты труп то!

– А когда ты его живого до смерти! Это как?!.

– В аффекте! Самооборона!..

Друзья смотрели с ненавистью, готовые броситься друг на друга и рвать, и кусать, и бить…

– Стоп! – поднял руки Митрохин. – Потом рожи набьем! Сейчас надо дело доделать!

Мыкин выдохнул, затем открыл печь, из которой пахнуло вулканным жаром.

Товарищи синхронно сели на корточки, схватились за конечности Огрызова, так же слаженно поднялись, раскачали труп на три четыре и бросили его в топку. При этом Огрызов не весь попал в огонь, его ноги и зад остались снаружи, и друзьям пришлось проталкивать старшину внутрь, прилагая к этому сверхчеловеческие усилия.

Вася горел долго, испуская запах сладкого пирога.

– Лазо! – хихикнул Митрохин.

Мыкин скривился, но промолчал…

Как и полагал Митрохин, Вася Огрызов сгорел без остатка. На всякий случай из печи выгребли весь пепел, сложили его в банку из под пива и вынесли прочь. В кармане Мыкина теперь содержалось табельное оружие старшины, впрочем, без кобуры…

Поезд на Улан Батор остановился на границе для проверки документов. Никто не заметил, как за километр до торможения из дверей тамбура пятого вагона выпрыгнул человек, который, сгруппировавшись, покатился под откос, затем поднялся на ноги и побежал в сторону границы.

Батый бежал долго, не чувствуя усталости, подчиняясь инстинкту единому. Иногда он отдыхал немного, привалившись ртом к дождевой луже и выхлебывая ее до дна, вместе со всякими тритонами и лягушками.

– Я – воин! – сообщал он степи и продолжал свой бег.

К утру Батый пересек границу незамеченным, вбежал в какое то маленькое селение из двух юрт и остановился посредине.

– Я – Батый! – закричал он, но в ответ ему пропел степной ветер. – Батый я!!!

Он стоял, обдуваемый всеми ветрами, и в недоумении оглядывал пустынные окрестности.

Наконец из крайней юрты выползла согбенная старуха, узкоглазая и скуластая. Ее морщинистое лицо выглядело заспанным, как будто она только что поднялась ото сна.

– Батый! – произнес юноша и стукнул себя кулаком в грудь.

– Тебе чего, сынок, надо? – проскрипела бабка.

Батый не знал, что ответить. Он пошел на старуху, сжав руки в кулаки. Поравнявшись с монголкой, он оттолкнул ее и вошел в юрту. Было темно, лишь лучина освещала убогое жилище. Пахло кислым сыром.

– Тебе чего, сынок, надо? – услышал он за спиной.

– Воин я, – ответил Батый, не оглядываясь.

– А а, – поняла старуха. – Там все! – и указала на темный угол жилища.

Батый сделал шаг к искомому, но из темного угла на него вдруг выскочило какое то животное, которое молчаливо попыталось вцепиться в незнакомца. Единым движением он перехватил мохнатое горло и сжал его так, что хрустнуло на всю округу. К ногам Батыя свалилась огромная мертвая сторожевая псина с оскаленной смертью пастью. Батый перешагнул через нее и нашел то, что искал…

Он вытащил огромный тюк на свет Божий, развязал его и вытряхнул под солнечные лучи старые доспехи, принадлежавшие какому нибудь дальнему родственнику старухи.