Доску с телом Брегона поставили на пол. Столы уже были заняты другими телами. Там была вода и одежда из полотна. Нужно сначала обмыть мертвых, всюду, расчесать волосы и бороды, почистить ногти на руках, чтобы они отправились к Джаду в достойном виде и вошли в его чертоги, если бог в своей милости им это позволит. Она знала каждого из этих мужчин.

Хельда начала снимать тунику с Брегона. Ткань заскорузла от крови. Рианнон пошла за ножом, чтобы помочь срезать ее, но тут увидела, что возле Дея аб Оуина никого нет. Она подошла и остановилась над ним.

Время не течет вспять в их мире. Рианнон смотрела на Дея и понимала, что было бы ложью притворяться, будто она не видала, как он уставился на нее, когда она вошла в зал, и еще одной ложью утверждать, будто нечто в этом роде произошло впервые. А третьей ложью (недостаток сингаэлей, все время число три?) было бы отрицать, что ей нравится производить такое впечатление на мужчин. Превращение из девочки в женщину приносило удовольствие, осознание растущей власти.

Теперь никакое удовольствие, никакая власть ничего не значили. Рианнон опустилась на колени на каменный пол, протянула руку и отвела со лба Дея прядь каштановых волос. Красивый, умный мужчина. «Необходимо, как ночи уход», — сказал он тогда. Теперь ночь не уйдет, разве только бог избавит от нее его душу. Она посмотрела на рану, на ней запеклась черная кровь. Ей пришло в голову, что так и надо, чтобы именно дочь Брина подготовила к погребению сына короля Кадира, их гостя. Сефан неподалеку все еще пел, с закрытыми глазами, его дрожащий голос напоминал дым, курящийся от свечей, поднимающийся вверх. Женщины шептались или молчали, сновали взад-вперед, делая свое дело. Рианнон с трудом сглотнула и начала раздевать покойника.

— Что ты делаешь?

Она, собственно говоря, думала, что узнает, если он войдет в комнату; что сразу же узнает, когда это произойдет. Она обернулась и подняла глаза.

— Мой господин, — сказала она. Поднялась и встала перед ним. Увидела его кузена, Гриффита, и верховного священнослужителя за его спиной. Лицо этого последнего было мрачным, встревоженным.

— Что ты делаешь? — повторил Алун аб Оуин. Лицо его было застывшим, чужим.

— Я… готовлю его тело, мой господин. Для… погребения. — Она слышала, что заикается. Этого с ней никогда не случалось.

— Не ты, — резко произнес он. — Кто-нибудь другой.

Она с трудом сглотнула. Она никогда не испытывала недостатка мужества, даже когда была совсем маленькой.

— Почему? — спросила она.

— Ты смеешь спрашивать? — У него за спиной Сейнион тихо охнул, дернул рукой, потом застыл.

— Я должна спросить, — ответила Рианнон. — Я не знаю ни о чем таком, что я бы сделала дому Оуина, чтобы заслужить такие слова. Я оплакиваю наших людей и твое горе.

Он смотрел на нее. Было трудно при таком свете разглядеть его глаза, но она видела их в зале, раньше.

— Правда? — наконец спросил он, словно опустил молот. Она никак не могла перестать думать о молоте. — Ты хоть немного горюешь? Мой брат вышел из дома один и без оружия из-за тебя. Он умер, ненавидя меня из-за тебя. Я до конца дней буду жить с этим. Ты это понимаешь? Хотя бы отчасти?

Теперь он излучал жар, словно его сжигала лихорадка. Она с отчаянием ответила:

— Думаю, я понимаю, о чем ты говоришь. Это несправедливо. Я не заставляла его чувствовать…

— Ложь! Тебе хотелось заставить каждого мужчину полюбить тебя и играть с его сердцем.