— Можешь взять его в руки. Он не кусается.

Он неловко берет мой револьвер довоенного образца, рассматривает его с завистью и изумлением. Я продолжаю:

— 38. S.W. Специальный. Пять выстрелов. Целиком из стали. Вес: пятьсот тридцать восемь граммов. Не заряжен, но, поверь, когда он выстрелит, будет не до шуток. Он осторожно заворачивает оружие.

— Вот из этой штуки я и буду в тебя стрелять. Не бойся! Я притворюсь. Слушай меня внимательно. Сейчас — главное. Детали обсудим потом. Скажем, в один прекрасный день, около десяти вечера, ты будешь работать в кабинете. И вдруг услышишь шум за балконной дверью. Каким-то предметом начнут взламывать ставень. Ты не вооружен. Бежать? Об этом не может быть и речи. Ты не трус. Ты бросаешься к телефону, вызываешь Дре: конечно, он дома. Тем временем воры фомкой открывают замок. Ты зовешь комиссара на помощь. Некто из-за балконной двери замечает это, теряет хладнокровие, всаживает две-три пули, не задев тебя, и спешит скрыться.

— Неплохо, — восхищенно замечает Шамбон.

— Затем на всех парах примчится Дре. Ты покажешь им взломанный ставень, и Дре обнаружит пару пуль в панели. На этот раз сомневаться не приходится. Дело Фромана вспыхнет с новой силой. Общественное мнение сразу же на вашей стороне. Будь уверен, бедный мой Марсель, отбою не будет от людей, прессы, телевидения…

— Выпутаюсь, — утверждает он решительно.

— А Иза!… Ей нравятся мужественные мужчины… Она жила среди них. Человек, встречающий опасность лицом к лицу, вызывающий полицию с риском для жизни… словом, это человек ее породы. Главное, — и ты уж не забудь сказать, — ты зовешь на помощь не ради себя, а ради матери, ради Изы, ради меня.

— Потрясающе, — шепчет он. — Потрясающе… А вы?

— Я… со мной нет проблем. Мне вполне хватит времени, чтобы успеть добраться до своей комнаты. Придется меня будить, чтобы сообщить о случившемся.

— Да, да, — соглашается он. — Дайте мне немного подумать. А револьвер?

— Он снова будет в чемоданчике, а чемоданчик — на полке.

— А почему воры убегут, не взяв ничего?

— Да потому, что они увидят, как ты звонишь, и поймут, что ты зовешь на помощь. В конце концов выводы — дело полиции.

— Согласен. Пожалуй. Но не кажется ли вам, что будет более естественно, если они смоются, не стреляя.

— Разумеется. Вот это-то и будет непонятно Дре. Это остервенение… Подумай-ка… Таким образом возникнет связь между самоубийством Фромана и попыткой покушения. Знаешь, о чем он подумает? Что речь идет о промышленном шпионаже. Ты, конечно, помалкивай. А в присутствии Изы не отрицай… Поверь мне… Не нужно много времени, чтобы ты стал для нее большим человеком… Есть возражения?

— Что я скажу комиссару?.. Ведь надо выглядеть насмерть испуганным.

— Верно… Ну, может, не насмерть, — но весьма взволнованным. Это нетрудно. Вспомни, как ты облапошил типа из Братской помощи. Ты прекрасно умеешь ломать комедию, когда захочешь. И потом, не забывай, что я выстрелю, пока ты будешь звонить. Дре услышит выстрелы, и этого будет достаточно, чтобы убедить его.

— Короче говоря, все произойдет, как с моим дядей.

— Ну да, почти.

От смертельной тревоги его прошибает пот. Он вытирает лоб и глаза платочком из верхнего кармана, представляет сцену, слышит выстрелы. В то же время чувствует, что, быть может, не посмеет больше… То, что он сделал уже один раз, не осмелится сделать во второй. Прикидывает, осторожничает.

— Это уж слишком, вы не находите? — говорит он наконец.