Волк легко отрезал, забежав вперед, отставшего оленя от стада, заставил развернуться и еще какое-то время гнал его по направлению к дому, развлечения ради, и в конце свалил, в четком прыжке перерезав шейную артерию. Он всласть напился крови и потрусил к дому. Дед с Марией возились на дворе, радуясь погожему дню. Волк осторожно прихватил зубами рукав короткого полушубка Марии и потянул в сторону леса, затем подскочил к сараю, ударил лапами по санкам и сделал короткую пробежку назад, по своим следам.
– Смотри, зовет куда-то, – сказала Мария, – может опять кто в капкан угодил, а он вспомнил.
– Нет, – ответил Дед, – он бы тогда нервничал, а он спокоен, даже весел. Ты возьми санки-то, да прогуляйся с ним на лыжах. У тебя одной это шибче получится.
Через три часа, когда Дед, изнервничавшись, уже нацепил лыжи, готовый идти на поиски, на пригорке у дома показалась Мария, согнувшаяся пополам под грузом санок с оленем.
– Ну, учудил, думала – не доволоку, – чуть позже говорила она, тяжело отдуваясь, – тяну, а сама думаю – сейчас брошу, потом думаю, нет, вот до того пригорочка добреду – и там брошу, а с пригорочка вниз – полегче. Так и доволокла.
– Даешь, Волчок! – восхищенно говорил Дед. – Браконьер, чистейшей воды браконьер! Я таких сорок лет по округе вылавливал. Скажи спасибо, что сейчас на пенсии. Но хорош! В одиночку завалил! Тебе бы нескольких таких же в Стаю, навел бы шороху на всю округу.
Уже поздно вечером, после утомительной разделки оленя Дед задумчиво сказал Марии:
– А ведь это он не долю принес. Доля подразумевает равенство. Ты вносишь, я вношу, мы равны. Нет, это он нас под свое крыло взял, слабых и неразумных, подкармливать начал, охранять будет, если не дай Бог что. Вожак, по природе своей, по духу – Вожак. А Стаи нет. Последний, говоришь? Не хотел бы я быть Последним.
Он засек их задолго по появления. Сначала издалека донесся тихий мерный хруст наста, потом ветер принес вонь обильно смазанных сапог, запах давно не стиранной одежды и еще чего-то, связавшегося в памяти Волка с капканом, потом на дальнем пригорке выросли они сами. Их было трое, с закинутыми за плечи ружьями, с небольшими рюкзаками. Главарь, высокий, худой, сутуловатый, осторожно повел их к дому.
Волк подскочил к двери дома, поскребся, влетел в комнату и несколько раз крутанул головой в сторону леса.
– Волк уже давно не заходил в дом, – задумчиво протянул Дед, – и никогда не был таким нервным. Что-то случилось, Мария.
Он подошел к окну и долго всматривался в приближающиеся фигуры.
– Может, запереть дверь? – предложила Мария.
– С какой стати? Если это нормальные люди, то будет глупо, а если лихие – не поможет, только хуже будет. Авось пронесет. Но как-то нехорошо на душе, – последнее, впрочем, он не произнес вслух.
Дед вышел на крыльцо, в ожидании, Мария нервно перебирала тарелки на столе, не зная, чем заняться, Волк же внешне успокоился, лег на коврик у голландки и прикрыл глаза.
– Будь здоров, добрый человек, – раздался с улицы скрипучий голос.
– И вам того же, коли не шутите, – спокойно ответил Дед.
– Что, даже в избу не пригласишь? Не по понятиям получится, – весело встрял другой голос, совсем молодой.
– Ну отчего же, заходите. Чем богаты – тем и рады.
На крыльце немного потопали, сбивая снег с сапог, потом копошились в сенях, скидывая сапоги и раздеваясь, и вот уже вслед за Дедом в избу вошел Главарь. Редкие, слегка приглаженные пятерней волосы, маленькие, настороженные глазки, быстро обшарившие комнату, и какая-то неестественность в левой руке, безвольно свисавшей вдоль тела. |