Даже через шесть лет он сразу узнал секцию изгороди, которую искал, и, вцепившись пальцами за сетку, увидел сквозь нее, что развалины на заросшем деревьями пригорке не убрали. Широкая каменная лестница, почти скрытая раскидистыми пальмами, тянулась к террасе на вершине холма, и даже отсюда, с улицы, он разглядел щербатые колонны и растрескавшиеся кирпичные стены.

Он тяжело дышал и чуть ли не досадовал, что никто не расчистил этот участок и не построил здесь многоэтажный дом или что-нибудь в этом роде. Ведь недвижимость здесь должна стоить невесть сколько. Постояв немного, он выпустил сетку и сделал шаг назад.

На заборе висело несколько табличек, извещавших, что вход воспрещен, но в одном месте сетка разошлась, и среди разросшихся сорняков виднелись пустые картонные упаковки на двенадцать банок пива, несколько одеял и даже нечто вроде миниатюрной палатки, сделанной из перевернутой магазинной тележки. Оглядываясь по сторонам, Салливан улучил момент, когда на дороге не оказалось ни одной машины, проскользнул в дыру и опрометью метнулся в тень ближайшей пальмы. Утопая в усыпанном голубыми цветами пышном ковре барвинка, он через несколько секунд ощутил, что идет уже не по земле – подошвы его черных кожаных полуботинок попирали усыпанные сопревшими листьями каменные плиты, лежавшие здесь с двадцатых годов.

Широкая лестница с невысокими парапетами была завалена битыми кирпичами, обломками штукатурки и бурыми пальмовыми лапами, валившимися туда полсотни лет, а ветви сикомор свисали так низко, что ему порой приходилось пробираться со ступеньки на ступеньку чуть ли не ползком. Преодолев первый лестничный марш, он остановился, чтобы перевести дыхание. Неподвижный воздух благоухал эвкалиптами, как будто Лорел-Каньон-бульвар и весь Голливуд находились где-то очень далеко. Здесь не было слышно даже птиц и насекомых.

На другой стороне лестницы, поверху парапета, тянулся ряд когда-то белых мраморных балясин, на которых давно уже не было перил, а под стеной из кучи листвы торчал мертвый каменный фонтан; архитектура развалин казалась греческой или, по крайней мере, средиземноморской, и ему пришло в голову, что время здесь словно бы и не шло – или, что, пожалуй, было бы точнее, уже прошло и оставило это место позади. Может быть, потому-то его и не разорили, думал он. Потому что слишком поздно.

Оказалось, что она все еще крепка, хотя и слегка прогибалась, и ему пришлось расставить руки в стороны, чтобы сохранить равновесие. На противоположной стороне он приостановился, чтобы вытереть грязное от пыли и пота лицо, и подумал было закурить сигарету, но окинул взглядом окружавшие его сухие кусты и решил, что лучше этого не делать.

В следующий миг он замер: внизу кто-то двигался, не заботясь об осторожности, хрустел мусором на одной из боковых террас. Разглядеть человека Салливан никак не мог – слишком густой была буйно разросшаяся зелень, – но в тяжкой тишине были отчетливо слышны и шарканье шагов, и бормотание.

«Кто-то из тех бродяг, что живут здесь, – подумал он. – Непохоже, чтобы это был коп или смотритель, однако и бродяга может привлечь внимание кого-то из этой публики, а мне совершенно не нужно, чтобы меня вышвырнули, прежде чем я добуду маску. Могут забор починить или даже охрану поставить, прежде чем я смогу вернуться. Как-никак, это же исторический памятник, пусть даже об этом никто думать не хочет».

Он прокрался на цыпочках под аркой из дикого камня, возвышавшейся впереди, и продолжил путь по боковой лестнице, которая оказалась поуже, и мусору на ней было несколько меньше. Его тяжелое дыхание громко разносилось в неподвижном воздухе.

Наверху лестница упиралась в еще одну арку; перед ней он задержался, поскольку впереди лежала просторная открытая бетонированная терраса, по которой никак нельзя было незаметно дойти от джунглей, поднимавшихся от подножия холма, до странноватого дома, стоявшего впереди.